Временами, конечно, пограничным поэтам — которые все же оставались представителями государства, хоть и младшими, — приходилось откладывать в сторону ощущение печали и отчуждения, горячо прославляя китайский военный империализм и восхваляя храбрость генералов и солдат. «Армейская песнь» Ван Чанлина выставляет пограничные дела в ярко государственническом свете:
Великий генерал выходит со своей армией в поход,Дневной свет меркнет над Вязовым проходом.Золотые доспехи сияют во всех направлениях,Шаньюй отступает, его храбрость сломлена.
В стихотворении «Под стеной» поэт, однако, излагает свои личные чувства:
Цикады поют в безлюдных шелковичных зарослях,В восьмом месяце проход позабыт всеми.При проходе через границу в обе стороныПовсюду виден пожелтевший тростник.Мой конь переходит через реку в августе,Холодный ветер с воды сечет словно нож.По ту сторону пустынных равнин день еще не закончился,Мне смутно виден Линьтао.В былые дни битвы вдоль Длинной стеныОписывались с хвалами и благоговением,Но сегодня прошлое не более чем желтая пыль,Белые кости, разбросанные в траве.
В танских пограничных стихотворениях стена заново открыта в виде стереотипной аллюзии, призванной показать абсолютную пустынность окружавшей ее местности, бесчеловечность, сопровождавшую ее строительство, тщетность экспансии, которую она поддерживала.
К западу от китайских сигнальных башен, где лагерь сдавшихся тюрков,Длинная стена вздымается из желтых песков и выбеленных костей.Мы начертали свои успехи на горах Монголии,Но земля безлюдна, луна никому не светит.
Однако в надежных руках лучших танских поэтов пыльное клише могло звучно трансформироваться в пацифистскую полемику, как, например, в парной песне Ли Бо «Война к Югу от стены»:
В прошлом году мы бились у истока реки Сангань,В этом мы бьемся на дорогах у реки Цун.Мы сполоснули свое оружие в морях на дальнем западе,Мы попасли своих коней на замерзших травах Небесных гор.Войны маршей в десятки тысяч миль,Три армии стары, измотаны.Сюнну живут не пахотой, а убийствами,И так ведется исстари — лишь поля выбеленных костей и желтого песка.Император Цинь строил стену, чтобы сдержать варваров,Хань постоянно жгла сигнальные огни.И они по-прежнему неустанно горят —Бесконечные войны и походы.На поле брани схватки происходят врукопашную, насмерть,Раненые кони ржанием несут свои страдания небесам,Коршуны и вороны выклевывают внутренности из трупов,Потом улетают, чтобы развесить их на иссушенных деревьях.Солдаты падают в дикие травы,Но генералы тщетно пытаются их поднять.Поистине орудия войны не несут ничего, кроме жестокости,Мудрые люди пользуются ими лишь как крайним средством.На поле битвы сплошная путаница,Солдаты копошатся как муравьи.Солнце — красное колесо, повисшее в мутном воздухе,Колючие травы окрасились в кроваво-красный цвет.С клювами, полными человеческой плоти, вороныБесполезно машут крыльями; они слишком разжирели, чтобы взлететь.Люди, которые вчера были на стене,Сегодня превратились в тени у ее подножия.Знамена мерцают словно рассыпанные звезды,Барабаны продолжают грохотать, бойня еще не закончилась.Наши люди — мужья, сыновья —Все там, среди грохота барабанов.
В 880 году некий разбойник, возглавивший мятежников, по имени Хуан Чао въехал в столицу Тан, Чанъань, в золотой повозке, за которой следовала свита из нескольких сотен человек, одетых в парчу. Он стал богат благодаря неистовому разграблению Кантона и Лояна. Незадолго до того бежавший под покровом ночи из своей обреченной столицы, предпредпоследний танский император в тот момент удирал по склонам и ущельям гор Цзиньлин, надеясь укрыться в Сычуани, где ему предстояло фактически стать пленником своего главного евнуха. Несмотря на парадный въезд, мятежники вскоре стали обращаться с Чанъанем так же, как обращались с двумя другими большими китайскими городами: грабежи, убийства, наказание города за его роскошь и особые права.
Весной 882 года на воротах департамента государственных дел в Чанъане появилось стихотворение. Скорее сатирическое, чем лирическое, оно высмеивало новых правителей города, в условиях анархического режима которых приходилось служить поэтам-бюрократам. Мятежники отреагировали быстро, перебив всех чиновников в вызвавшем раздражение департаменте, вырвав у них глаза и вывесив напоказ их трупы. Затем они продолжили казнить всех в столице — веками являвшейся центром притяжения для элиты китайских поэтов-чиновников, — кто мог написать это стихотворение.
907 год принято считать годом конца династии Тан — когда провинциальный военачальник убил последнего танского младенца-императора, — однако, видимо, именно события весны 882 года подвели решающую, страшную черту под династией и золотым веком китайской поэзии, чей приход она возвестила. После того как император бросил столицу в руках разбойников, а государственные военачальники объявили себя независимыми военными диктаторами, инородцы, обитавшие вдоль северных границ, начали просачиваться на юг, создавая собственные государства в Маньчжурии, Шаньси и Хэбэе.
Именно благодаря наиболее успешным из этих государств, киданьскому Ляо и чжурчжэньскому Цзинь, случилось так, что, несмотря на все усилия Тан физически и фигурально разрушить рубежные барьеры, стены снова начали расти — правда, лишь для того, чтобы подвести Китай в самый критический момент: во время вторжения монголов под предводительством Чингисхана.
Глава седьмая
Возвращение варваров
В течение восьми лет, с 1194 по 1202 год, государство Цзинь, в то время контролировавшее большую часть северного Китая, размышляло о том, какой из пяти космических элементов — земля, дерево, металл, огонь или вода — должен олицетворять династию. Придворные, чиновники и ученые разбивались на партии, выстраивали аргументы и — вековое бюрократическое средство — рисовали иллюстрирующие схемы. Поскольку Цзинь на китайском языке означает «золотая», рассуждали некоторые, династия должна выбрать металл. Однако другие противопоставляли им логику игры «ножницы-бумага-камень»: так как династия Сун, соперница Цзинь, правившая южным Китаем, уже была представлена огнем, а огонь превосходит металл, то это был бы неблагоприятный выбор; вода — естественный победитель огня — более предпочтительна. Так все и шло. В конечном счете победила партия земли, утверждавшая: в соответствии с тысячелетними чертами космической очередности земля неизменно заменяет огонь, так и Цзинь неизбежно придет на смену Сун. Даже с наступлением XIII века вопрос все еще не получил разрешения, и в 1214 году споры возобновились. Теперь в наступление перешли сторонники металла, заявив — гаснущий огонь слабой в военном отношении Сун не способен разрушить крепкий, закаленный металл, в то время как в пользу огня выставлялся лишь один ничтожный аргумент: Цзинь в ранние годы выбрала красный цвет как цвет знамени. Так все и шло.
В нормальных китайских условиях в таких спорах не усмотрели бы ничего странного или мелочного. Теория «пяти элементов» в смене династий просто стала ответом Серединного Царства на проблему узаконивания правления в додемократическую эпоху, китайским эквивалентом права помазанника Божия в Европе. С первого тысячелетия до н. э. — веков формирования китайского государства — обеспечение политической легитимности было сведено к набору квазирелигиозных принципов, гармонизировавших политические изменения с миром природы. Через несколько столетий после того, как династия Чжоу установила, что императоры правят, заслужив таинственный Небесный Мандат, Цзоу Янь, мыслитель, живший в III веке до н. э., теоретически совместил передачу Мандата с циклами пяти основных элементов. Их сила последовательно убывает и нарастает — что показывают космологические явления и небесные предзнаменования, — причем каждый господствует над миром в течение фиксированного периода времени. Поскольку каждая династия связывала себя с определенным элементом, ее мощь должна нарастать и убывать по мере развития естественных процессов в космосе.
Идея Цзоу Яня вскоре стала набирать силу, и начиная с императора Цинь правители Китая долго и трудно мучились над тем, к какому элементу подцепить свое правление. Все претендующие на Китай — завоеватели, узурпаторы, мятежники — должны были хорошо усвоить толкование космических тенденций небес. Так, когда Китай распадался в междоусобной войне — к примеру, во времена заката Хань, — мятежные группировки боролись друг с другом средствами космологической пропаганды столь же активно, как и оружием. Каждая из них «прихватывала» какой-нибудь из элементов и бомбардировала соперников небесными проявлениями и предсказаниями, стремясь доказать собственную космическую силу.