Читать интересную книгу Женщины революции - Вера Морозова

— Очень прошу о милости: подтвердите мою добропорядочность, коли сей муж ввалится к вам. Так, по-соседски. Пьёт, мол, горькую да хороводится с девицами. Впрочем, это может показаться подозрительным: девицы, упаси господи, могут быть и курсистки… Идеи эмансипаций… Есть и другой вариант: корпит над книгами… Что я болтаю, безумец?! Каждый, кто имеет дело с книгами, — враг Российской империи! Только пьющий да гулящий и есть добропорядочный в наш век.

— Обязательно так и поступлю, — пообещала Людвинская, решив при возможности навести о студенте справки.

— Советую вам дать дворнику на водку, — присовокупил студент. — Поверьте мне: я в Петербурге пять лет и пришёл к выводу, что самый страшный народ здесь дворники! Понимаете, их разлагает полиция: охранка приплачивает за осведомительство… Да, да, дадите на водку, а пользы с три короба: и парадное с любезностью откроет после двенадцати, и дрова зимой принесёт, и околоточному одни прекрасные вещи о вас будет сказывать…

— Пожалуй, вы правы, — проговорила Людвинская, показав всем видом, что её уговорил студент. — И знаете, не потому, что не желаю сталкиваться с полицией, просто не хочу нарушать традиции.

И действительно, в комитете посчитали, что студент прав, да ещё и отругали. Она возмущалась: красномордому верзиле пятёрку на водку просто так, ни с того ни с сего. Да она хлеб покупает на пятак, тот, что зовётся солдатским. Клейкий, как замазка, год на окне пролежит и не зачерствеет. А здесь партийные деньги, и кому…

Студент оказался хорошим парнем. Приносил ей газеты, временами перехватывал деньжат по мелочи. Кажется, всё устроилось… И, пожалуйте, арест!

Тюремная карета покачивалась. Есть время подумать. Жандарм, распустив пояс, подрёмывал. Шторки плотно закрыты. Дорога длинная, жандарму служба идёт.

И всё же почему провал? Почему? Более всего её раздражал шпик. Эдакий благовоспитанный господин в пенсне. Но она же его знает. Встречалась, и не однажды. Первый раз в конке на Пантелеймоновской она перехватила тогда липучий взгляд. Потом в Гостином дворе — она поджидала товарища с Путиловского. В Гостином толкались покупатели. Она затесалась в толпу и согласно договорённости задержалась у прилавка. Взяла красный кошелёк и придирчиво рассматривала его. Тут подошёл товарищ. Взял кошелёк и также начал его вертеть. Они обменялись несколькими словами и разошлись. У выхода она остановилась, выпила стакан сельтерской воды. И опять поймала этот липучий взгляд. Господин приценивался к зонту. Какое-то безошибочное чутьё предостерегало её об опасности. Но что было делать? Работа в разгаре, а людей так мало. Она зашла в Летний сад и долго сидела в тенистом уголке под защитой Меркурия, немого свидетеля её терзаний. Волнение улеглось, и она трезво взвесила обстановку: шпики кружит, как вороны, и всё же выхода нет — нужно работать! На её плечах конспиративная квартира, кружки, литература… В комитете ей приказали переждать. Наступили дни вынужденного бездействия: сидела в скверах, бесцельно бродила по городу. Шпик и вправду исчез: ни в столовой, ни на конках, ни на улицах. Она решила, что опасность пронеслась…

И вот она в тюремной карете. Уныло тащится эта карета, словно катафалк. Напротив жандарм. Прикрыл глаза, похрапывает. Слава богу, навидался всякого на своём веку! Рядом на сиденьице — другой. Молодой. Положил руки на шашку и выпрямился — гордость распирает. Эдакий подвиг совершил, негодяй! Набросились на больную женщину и схватили. А шпик и дворник — в запасе. Храбрецы!

Людвинская задохнулась от гнева:

— Почему меня схватили на улице?! Если арест, то предъявите ордер! Порядочки…

Сонный жандарм встрепенулся. Тряхнул головой и, скрывая зевоту, съязвил:

— Вот и доказали, сударыня, что порядочки-то знаете. — Жандарм ухмыльнулся и, поглядывая на своего напарника, заметил: — Взяли толком…

Напарник, угреватый, угодливо хохотнул, очевидно плохо понимая и гнев этой женщины, и слова старшего. Вся его щупленькая фигурка выражала испуг: арестованная обязательно сделает что-то немыслимое, за что ему будут большущие неприятности. И он ел глазами эту женщину, опасаясь и револьвера, который наверняка, как говорили в охранном отделении, припрятала в сумочке, и бомбы — о ней немало судачили во время дежурств, и яда — его каждая политическая носила на груди.

Людвинская презрительно щурила глаза, кляла себя за неожиданное вступление в разговор. Ненужный и бессмысленный, не могла сдержаться.

Колыхнулась зелёная шторка, и Татьяна Фёдоровна в последний раз увидела и ослепительное небо в голубых разводах, и воркующих голубей, и мальчика с ранцем за спиной. Он боязливо уставился на тяжёлую карету и жалко улыбнулся, заметив женщину с неподвижным лицом.

У железных ворот забегали жандармы. Появился ротмистр. Он что-то кричал дежурному. Старый служака не торопился открывать ворота. Доносились перебранка и ржавый скрип отодвигаемого засова.

Людвинскую провели в канцелярию. Дежурный офицер показал на стул и с треском взломал сургучную печать на пакете, который ему доставили.

«Странно, — удивилась многоопытная Татьяна Фёдоровна, — обычно после ареста доставляли в участок, а потом, установив личность и проведя первые допросы, — в тюрьму. А здесь разом в «Кресты». И даже соорудили пакет с печатью. Наверняка надолго».

Людвинская сидела спокойно, наблюдала за офицером. Правый ус опущен, да и правый глаз прищурен, как у кота при игре с мышью. Офицер раскрыл прошнурованную книгу с болтавшейся печатью.

Она рассматривала окружавшие предметы, зная, как помогают они удерживать ровное и спокойное состояние. Она овладела собой и на происходящее смотрела словно со стороны.

— Фамилия? Имя? Отчество? — привычной скороговоркой начал дежурный офицер, не поднимая глаз.

— Очевидно, вы должны знать, кого арестовали.

Она ненавидела процедуру приёма арестованных, ложную и глупую, когда тебя пытаются уличить и унизить, а ты, оглушённая и затравленная, не зная, чем располагает следствие, стараешься найти какую-то позицию. Но найти эту позицию не так-то просто, вот и возникает отвратительное состояние игры в «кошки-мышки». Конечно, им известны и фамилия, и имя, и отчество, известен род занятий, иначе не привезли бы её сразу в Дом предварительного заключения. Неясно только: взяли ли её как районщика, в одиночку, или произошёл очередной провал Петербургского комитета?! Если одну, то нужно всё отрицать и вступать в сложную игру. Если произошёл провал комитета, то нужно молчать. Потом в камере найдутся друзья, которые и помогут сориентироваться. Пожалуй, лучше молчать.

— Итак, на вопросы отвечать отказываетесь, — подытожил офицер, щёлкнув крышкой портсигара.

— Я хочу знать причину, которая позволила вам схватить меня на улице и доставить в «Кресты». — Людвинская в упор смотрела на офицера, пытаясь разобраться в ситуации. — Кстати, паспорт при мне.

Она порылась в сумочке и протянула вид на жительство. В глубине души теплилась надежда на благополучный исход. Чудеса?! Но кто отказывается в них верить!

— «Гейна Гейновна Генрих!» — громко прочитал офицер, и правый ус его дёрнулся. На лице сонное выражение. В глазах бесстрастность. — Прописка в порядке…

Офицер зевнул, почесал переносицу и лениво спросил:

— Чистая работа… Где доставали паспорт?

— В полиции, — невозмутимо ответила Людвинская. — Точнее, в участке…

— Так-с, сударыня. — Губы офицера сложились в злую усмешку. — Скорее всего паспорт настоящий, но к вам он не имеет ни малейшего отношения. К тому же вас стала подводить память…

— Меня? Не замечала.

— Напрасно. Мне посчастливилось уже встречать вас. Только тогда вы имели документ на имя мещанки Волгиной. — Офицер не без гордости пояснил: — Я в некотором роде феномен. Меня частенько приглашают для опознания. Вот и вас я уже арестовывал на собрании кожевников.

Действительно феномен. Не повезло чертовски. Теперь и она узнала эти равнодушные глаза, чуть обрюзгшее лицо. А усы?! Усов тогда не было, как и этой неестественной худобы. Офицер позвонил и приказал кому-то за перегородкой:

— Строжайший личный обыск! Волосы не забудьте. Косу-то придётся расплести. — Эти слова уже к арестованной. — Хорошие у вас косы. Сразу запоминаются. Накладочка для конспиратора. Да-с, накладочка!

Людвинская прошла за перегородку. Там её поджидала женщина.

Обыск Татьяна Фёдоровна выдержала стойко: всё внимание было сосредоточено на быстрых, нервных пальцах. Вот они, вздрагивая, прощупывают платье, кофту, встряхивают платок, вывёртывают кошелёк и нехитрое содержимое сумочки. Голос скрипучий:

— Одна юбка. Чёрная. Вельветовая. — На мгновение голос замолк, и пальцы стали прощупывать рубаху, задерживаясь на швах, и, не обнаружив ничего предосудительного, побежали дальше. — Чулки… Одни ботинки…