От волнения я прикрыл глаза, ведь это был эликсир, продлевающий человеческую жизнь. Мы чокнулись. Я был настолько смущен и в то же время так заинтересован содержимым бутылки, что даже не взглянул в глаза своим сотрапезникам. Я просто поднял бокал, и все произнесли:
— Будем здоровы! Вечной жизни!
Мне не удалось выговорить два последних слова, но они прозвучали в моем мозгу. Игра, где призовой фонд — вечная жизнь, влекла меня не меньше, чем других. Мне исполнилось сорок, и никто не требовал от меня отчета в моих поступках.
Я почувствовал, как вино стекает по пищеводу в желудок; потом оно проникло в кровь, очищая соки, сражаясь с накопившимися в венах ядами, стабилизируя сердечный ритм, придавая энергию мускулам, проясняя мысли, орошая кишечник. Мои жизненные силы мгновенно умножились в сотню, в тысячу раз. Не знаю, продлевало ли это мою жизнь, но я испытывал то же, что, вероятно, испытывает парящий в небесах ангел.
Я был воодушевлен и полон жизни, мое тело словно утратило вес.
«Почему этот напиток не готовят ради блага всего человечества?» — подумал я.
Остальные трое посмотрели на меня так, будто прочли мои мысли.
— Рамон, почему не все люди богаты? — спросил Канчес и тут же сам ответил на свой вопрос: — Чтобы сохранилось понятие богатства, нужны и богатые, и бедные. Вот в чем теневая сторона добра. Добрый Бог изгнал из рая ангела, который задавал вопросы, и тем самым превратил его в демона. Сам Бог создал зло, а вместе с ним — неравенство: богатых и бедных, силу и слабость, здоровье и болезнь, радость и скорбь. Придумав двойственность, Бог все испортил, разрушив мир, который якобы сотворил.
— Наше братство стремится облегчить страдания земной жизни, — добавил Рикардо Ланса. — А «Книга еврея Авраама» содержит формулу, позволяющую изготовить миллионы гектолитров эликсира, чтобы раздавать его даром и уничтожить болезни и бедность.
— Я вам не верю. У меня такое впечатление, что вы собираетесь лишь спекулировать и обогащаться.
— Даже если и так, разве цель не оправдывает средства?
— Нет. Если эликсир станет предметом торговли, доступ к нему получат только те, кто сумеет заплатить, — как водится, одни богачи.
— Заверяю тебя, Рамон, — снова заговорил Рикардо, — что мы стремимся подарить миру эликсир без всякой выгоды для себя. Мы боремся с болезнями и смертью. Мы не злодеи, хотя в глазах Бога, которого нам навязывают с раннего детства, и есть те самые заблудшие овцы. Мы — строптивцы, потому что пошли наперекор воле «божественных», «мудрых», «философов».
Я не мог понять, говорит ли он правду или же эти люди поработили эликсиром мою волю, мой здравый смысл, мое сознание. Виолета была так далеко, мне так не хватало Жеана — старого путника-пилигрима, всегда помогавшего мне советом, — а эта троица совершенно сбила меня с толку.
Меня одолевали сомнения, и, чтобы собраться с мыслями, я начал думать о двух женщинах, которых любил.
Мои сотрапезники, угадав, что партия осталась за ними, с улыбкой предложили новый тост:
— За новую философию!
— Вот что я предлагаю, — заговорил Рикардо. — Поедем ко мне домой, и я покажу вам книгу. Я сделал копии почти всех страниц, поэтому каждый из вас сможет должным образом ее изучить. Себе я оставлю только последнюю, самую важную страницу, чтобы ни у кого не возникло искушения заняться книгой в одиночку. Впрочем, весь текст написан по-еврейски, и, полагаю, только Канчес способен его перевести.
Заканчивать ужин мы не стали — предвкушение важного открытия лишило нас аппетита. Но мы, разумеется, опорожнили бокалы и заказали еще одну бутылку «Эспорао».
Выйдя вместе с остальными на улицу, я почувствовал, что глаза мои горят огненным блеском, виски ледяные, а в груди зияет глубокая рана.
Мне не терпелось оказаться в доме Рикардо. Ночная свежесть наполняла меня жизненной силой. Наверно, я должен был ощущать неловкость после стычки с Канчесом, однако ничего подобного не чувствовал, как будто заразился его болезнью. Поэтому я решил проверить, не растерял ли я свои убеждения, все ли в порядке с моими помыслами, не забыл ли я о главной цели. После каждой проверки я глубоко вздыхал и говорил себе: «Цель оправдывает средства».
Я не сойду с пути. Я люблю Виолету и Джейн. Виолета всегда вспоминалась мне первой, и мне начинало казаться, что и в сердце моем она первая. Однако сейчас не стоило об этом думать.
Мы быстро прошагали по Байру-Алту, миновали Санта-Каталину и двинулись в сторону квартала Мадрагоа, где находился старинный особняк семейства Ланса, слегка обветшавший снаружи, но великолепно обставленный внутри. По пути на нас попытались напасть какие-то типы. Канчес выступил вперед на несколько шагов, так что наша группа приняла форму равностороннего треугольника, вершиной которого был старый магистр. Ему даже не пришлось говорить с грабителями — он просто посмотрел им в лицо, и они бросились наутек, будто сам дьявол распахнул перед ними врата ада. Побросав оружие, они разбежались кто куда.
Обернувшись к нам, Канчес усмехнулся:
— Что ж, друзья, с годами кое-чему да научишься!
— Что ты им сказал? — спросил Рикардо.
— Просто приоткрыл для них щелочку преисподней, в которую они угодят, если осмелятся на нас напасть. К тому же это были третьесортные жулики, из тех, что вытаскивают деньги из бумажника и тут же швыряют его в канаву. Мелкая шушера. И потом, полюбуйтесь на их оружие! Кухонный ножик, который почти не режет, дубинки из багажника и наваха[61] с барахолки. Захочешь ею кого-нибудь пырнуть и останешься без пальцев. Да и сами они — сопляки, таких напугать легче легкого. Сегодня, по крайней мере, они никого уже не побеспокоят.
«А Канчес-то — малый не промах», — подумал я и улыбнулся: мне рассказывали о нем как о человеке старом и болезненном, знатоке древнееврейского языка, но оказалось, что он вполне крепок, идет в ногу со временем и сладить с ним непросто. Конечно, Канчес был выдающимся каббалистом, особенно после стольких прожитых лет. Иудеи почитали его знаменитостью, однако все были уверены, что Канчес умер много веков назад. Иногда он выдавал себя за потомка того самого Канчеса, жившего в XIV веке, который расшифровал для Фламеля «Книгу еврея Авраама».
Оказавшись в доме семьи Ланса, мы сразу прошли в просторный читальный зал. Это место напоминало библиотеку ученого, и я подумал, что кто-то из родственников Рикардо был заядлым книгочеем. Но собрание книг не походило на коллекцию букиниста — все говорило о том, что кто-то основательно изучал эти фолианты. В центре огромного зала высотой в два этажа — до потолка было метров десять или двенадцать — помещался старинный глобус. Пока мы разглядывали его, появился Рикардо с книжицей в руках. Переплет ее был не кожаным, как мне говорили, а металлическим (то ли из меди, то ли из какого-то благородного сплава), с матовым блеском, украшенный знаками явно иудейского происхождения.