– Еще один отчет. Сколько отчетов ты выслушиваешь ежедневно? Зачем еще и этот?
– Мы заплатили тридцать фунтов за дюжину бутылок этого вина. Если я иду на такие расходы, хотелось бы точно знать, что получаю.
Вся эта история со свадьбой лишала Эди равновесия. Она не могла прекратить наблюдать за собой и своей жизнью. С одной стороны, она сидела за столом с мужем, с другой – наблюдала, как леди Эдит Гилкрист, нет, герцогиня Кинросс обедает с герцогом Кинроссом, пока четыре лакея мечутся по комнате, предугадывая их невысказанные желания. Бидл входил и выходил, дирижируя появлением новых блюд. Герцогиня попробовала кусочек миндального торта и съела пару ложек силлабаба[6]. Потом подали еще одно вино и нежный мусс из цветов бузины.
– Пожалуйста, передайте мои комплименты хозяину гостиницы. Мусс великолепен, – заметила Эдит.
– Я передам повару его светлости ваши слова, – поклонился Бидл перед тем, как выйти.
Эди подняла брови.
– Повар путешествует со мной, – пояснил Гауэйн.
– По-моему, это несколько чрезмерно…
– Я установил этот порядок три года назад, после того как мы отравились и пролежали пять дней – а один грум едва не умер, поев приготовленных в гостинице блюд. И тогда я решил, что это стоит дополнительных расходов на лишнего человека в нашем окружении.
Эди кивнула, глядя в тарелку, на которой красовался герцогский герб.
– Именно поэтому ты путешествуешь с собственным фарфором.
– Совершенно верно. Правда, существует очень мало исследований относительно болезней подобного рода. Но состояние кухни и посуды, несомненно, играет определенную роль.
Что ж, вполне логичная и неопровержимая причина, как и для всех обычаев и привычек герцога. Он нуждается в таком количестве грумов, потому что один человек ежедневно выезжает в Шотландию, а его заменяет тот, кто прибывает в Лондон. Управители поместий тоже приезжают и уезжают. Поверенный может понадобиться в любую минуту. Бардолф действительно нужен постоянно…
– Я не привыкла к такому большому обществу, – заметила Эдит. Очень хотелось пояснить, что это ей не нравится. Но она не могла заставить себя это сделать.
Гауэйн представлял собой сгусток энергии. Неудивительно, что он держал своих людей в постоянном напряжении и движении. Его ум работал сразу в нескольких направлениях. Все происходившее имело для него смысл. Имело смысл возить с собой повара, чтобы не рисковать провести еще пять дней в постели…
Проблема в том, что все заранее расписано, включая отношения с женой. Она прекрасно знала, что его огромное тело натянуто, как тетива, и полно желания к ней. Он был в таком состоянии целый день, на протяжении всех разговоров об акрах, пшенице и ловушках на угрей. Каждый раз, встречаясь с ним глазами, Эди видела почти безумие. Неодолимое желание. Но уединение, похоже, было ограничено спальней, да и то после ужина.
– Боюсь, я редко бываю один, – заметил он, угадав ее мысли. – Ты, конечно, можешь составить свое расписание, хотя задача управления большим домом может означать, что у тебя останется меньше времени упражняться на виолончели.
Эдит резко вскинула голову, надеясь, что муж шутит. Но он был абсолютно серьезен. Выражение лица было извиняющимся, словно он начинал понимать важность музыки в ее жизни… но, очевидно, до конца не понял.
Эди никогда не заботилась о таких вещах, как слуги и еда. Правда, Мэри, ее горничная, всегда влюблялась в лакеев и рыдала, когда ее обманывали. Было бы нелегко заменить ее. Она привыкла давать горничной носовые платки и самостоятельно причесываться, пока слушала последнюю романтическую историю. Гауэйн берег каждую минуту. Эди берегла только время на виолончель.
– Я играю на виолончели по три часа каждое утро. И работаю до полудня. – сообщила она. – Я бы работала и дольше, но правая рука устает и нужно отдохнуть. И как ты видел, я часто играю и перед сном.
Он отложил вилку.
– В этом случае, тебе понадобится помощь в управлении хозяйством.
– А кто все это делает сейчас?
– Моя экономка, миссис Гризли.
– Уверена, она прекрасно справляется.
В привычках Эди было позволять людям делать то, что они делали лучше всего, и хвалить их за это. Уже было понятно, что она и Гауэйн – абсолютно разные люди. Он правил – именно правил – огромным поместьем, не упуская даже мельчайших деталей.
– Гауэйн, ты когда-нибудь что-нибудь забываешь?
– Вчера мне пришло в голову, что я забыл лицо своей матери.
В его голосе не было сожаления.
– Я имела в виду факт или цифру.
– Мне повезло иметь такой мозг, который запоминает все. Так что от меня ускользает очень немногое.
Неудивительно, что люди прыгают вокруг него, как стая воробьев, вспархивающих с забора.
– Почему ты не учился в университете?
– Не мог. Отец умер, когда мне было четырнадцать. – Он пожал плечами. – Опрокидывать на сено горничных и глотать виски галлонами было его основным занятием, и времени на на что другое не оставалось. Поэтому все его дела пребывали в ужасном беспорядке. Четыре года ушло на то, чтобы восстановить домашнюю ферму, а некоторые показали прибыль лишь два года назад.
Лицо Гауэйна оставалось таким бесстрастным, что Эди вздрогнула.
На нем был темно-серый камзол цвета тумана ранним вечером, отделанный серебряной нитью. Пуговицы застегивались на петли из тесьмы с серебряными блестками. В свете свечей его волосы отливали красным, сверкало герцогское серебро, пока Гауэйн разрезал мясо с привычной экономной грацией.
Он был воплощением цивилизованности, культуры, отполированной до блеска. И одновременно в глубине души он был настоящим дикарем, абсолютно нецивилизованным.
А ведь Гауэйн еще молод. Если он таков в двадцать два года, то, когда ему исполнится сорок, он будет править Шотландией. Или всеми Британскими островами… если бы на пути не стояла наследственная монархия. Его словно окружала атмосфера завораживающей, сдержанной силы. Мужчины пойдут за ним куда угодно, как, впрочем, и женщины.
Эди пригубила вина. Она как будто вышла замуж за тигра. И даже если тигр прячет когти, это не означает, что не выпустит их в любую минуту. Немного стыдно признаваться, что здравомыслящая молодая леди, которая в силу воспитания считала музыку верхом цивилизации, тает от восторга, видя оттенок дикарства, льнувший к ее мужу.
Даже после ужасов вчерашней ночи стоило только взглянуть на него, чтобы ощутить между ног расплавленную мягкость. В то же время она считала очень странным, что от людей, едва друг друга знающих, ждут, что они станут спать в одной постели, не говоря уже о том, чтобы заниматься всеми теми вещами, которые, возможно, они и проделают снова.