Я узнала эту скрытую уязвимость. Я вскормила это в своих костях.
Так вот, я его не тронула. Не в этот раз.
Вместо этого я сказала:
— Теперь она убивает мужчин на улицах.
— Прошло меньше года с тех пор, как она получила контроль от советников, которые правили вместо нее в детстве. У нее была эта сила в течение нескольких недель, прежде чем она начала становиться тиранической.
Он сказал это с таким пренебрежением, и хотя я не знала самого слова, я достаточно хорошо знала, что он имел в виду. Особенно, когда я подумала о той крови, разливающейся по лестнице, просачивающейся к ногам Макса.
Но что-то не сходилось.
— Чего она хочет? — Я спросила.
Макс усмехнулся.
— Это имеет значение? Власти. Мести. Кто знает.
Я покачала головой.
Я отлично справилась с ролью, которую играла в поместье Эсмариса, и не потому, что была самой красивой девушкой, самой талантливой или лучшей танцовщицей. Это было потому, что каждый раз, когда я обращала внимание на мужчину, я спрашивала: Чего он хочет?
— Это и сложнее, и проще, чем это, — сказал я. — Всегда.
Мужчина, с которым я развратничала, не хотел секса. Не совсем. Он хотел чувствовать себя могущественным. В частности, более мощным, чем Эсмарис. И как только я поняла это, он был как масло в моих руках. О нет, я не могу, он был бы так расстроен, он бы никогда этого не допустил. И эта цена росла, росла и росла.
— Как только она начала убивать людей на улицах, мне все равно, чего она хочет. Мне все равно, что она ребенок. Это не делает этих людей менее мертвыми.
Я подумала о страхе, который пронзил воздух, когда я посмотрела на человека на ступеньках.
— Вчера я почувствовала такой страх, когда смотрела на этого человека, — сказала я. — Тогда я думал, что он принадлежит ему. И некоторый, вероятно, принадлежал. Но… — Я подумала о маленькой девочке, наблюдающей за смертью своего отца. Наблюдая за его смертью от рук кого-то, кого она, вероятно, называла дядей. — Возможно, он был ее.
Макс остановился на этом только на мгновение.
— Люди делают всевозможные ужасные вещи из-за страха. Это ничего не меняет. Я слишком хорошо знаю, к чему приводит такое поведение.
Он больше не смотрел на моих бабочек. Вместо этого его взгляд обратился только ко мне.
Я встретил это.
— И твоя семья…
— … стали жертвами войны.
Он сказал это с решительностью, которую я знала, что не смогу оспорить, да и не хотела, даже если бы могла. Он мог бы хранить свои секреты немного дольше. Я знала, как болезненно может быть даже признавать такие воспоминания, не говоря уже о том, чтобы заставить их обжечь горло.
— У всех нас есть грустные истории, — пробормотала я, и Макс просто кивнул.
Наступившая тишина была настолько тяжелой, что у меня перехватило дыхание. Я продолжал лепить бабочек, и прошли долгие минуты безмолвия.
Через некоторое время я вздрогнула.
— Мне холодно, — объявила я, благодарная любому предлогу, чтобы снять напряжение, и протолкалась к берегу. Безжалостное тепло воздуха на самом деле было облегчением в этот момент, превращая воду на моей коже в пар.
Я даже не думала смущаться, пока не обернулась и не увидела Макса, совершенно неподвижно стоящего в воде. Он выглядел так, будто даже не дышал, его жгучий взгляд пронзил мою грудь стрелой — его интенсивность парализовала меня.
Что? — хотела я спросить, но сила его взгляда была настолько сильна, что вопрос замер, не успев слететь с моих губ.
— Я надеюсь, что тот, кто сделал это с тобой, умер ужасной, мучительной смертью, — сказал он наконец, слова шипели, как пар. — И я надеюсь, что если есть подземный мир, он будет страдать там вечно.
Тепло поднялось к моему лицу.
Мои шрамы. Мне удалось забыть о них — по крайней мере, на несколько часов.
Надеялась ли я на то же? Я не всегда была уверена. Он убил бы тебя, прошептал мне голос. Но каждый раз, когда я думала об Эсмарисе, я больше думала о том, как его жизнь вытекала из его тела, чем о бешеной ярости в его глазах, когда он бил меня.
— У всех нас есть свои грустные истории, — сказала я, удовлетворившись тем, что горло не обожжено, и натянула куртку на плечи.
***
Той ночью я сидела перед камином, просматривая свои записи с наших уроков, скрестив ноги перед собой. Макс плюхнулся в одно из кресел с книгой в руках и очками для чтения на носу.
Это был странно мирный момент, до такой степени, что любой момент был мирным, в моей голове — моей голове, которая всегда тянулась к следующему, всегда думала о Трелл, Сереле и моей семье. Ничто из этого не исчезло, но кое-что исчезло в потрескивании огня — в смешке, который я издала, когда Макс ворчал себе под нос, поджигая его щелчком пальцев: Как это похоже гребаный Ара, внутри духовки весь день, а потом чертовски холодно ночью.
Я подняла взгляд от книг и увидела, как мерцающий свет огня дрожит на его чертах, заливая задумчивые черты его лица прерывистым пламенем.
— Макс.
Ничего не двигалось, кроме его глаз, которые метнулись ко мне.
— Хм?
— Чего ты хочешь? В жизни.
Только очень короткая пауза, а затем он пробормотал:
— В основном я просто хочу, чтобы все оставили меня в покое.
Именно то, что я думала, он скажет.
Но потом я подумала о том, как он согласился тренировать меня после того, как услышал, почему я здесь с самого начала. О странной настойчивости в его голосе, когда он спрашивал меня, что Зерит Олдрис делает в Трелл, или когда он настаивал на том, чтобы Вия рассказала ему больше о ее контрактах на оружие. И я подумала о том, как он стоял там перед Королевой, что он сказал ей — и