ж велишь выступать? – деловито поинтересовался Александр Потёмкин.
– Поутру. Чего тянуть?! – решил воевода.
– А я? – Сила отставил кружку с вином в сторону.
– Как уйду на стругах – Гравия сторожить бушь, ежели чо – весть пошлёшь. На кого ж тут положиться, как не на родную кровь! – подошёл к родственникам Пётр Иванович, обнял обоих, притянул к себе. – Мы ж тут, Потёмкины, аки три храбра из былин!
…Наутро воевода долго держал совет с Назаром и Лукой, а Емельян, с рассветом взяв лодку, отправился на Монаший остров. Там он отозвал в сторону проверявшего свой наряд сотника Сидора Волкова, такого же как он немолодого степенного пушкаря. Отвёл командира наряда к самой воде и начал что-то чертить подобранной тут же веткой на мокром песке. Сотник внимательно наблюдал, потом заспорил, отобрал у Емельяна ветку, принялся рисовать своё, тыкал носком кожаного сапога в песок, что-то горячо доказывал своему помощнику. Пятидесятник не соглашался, размахивал руками. И тогда оба они приседали на корточки и разглядывали странные линии на песке. Когда спорщики пришли, наконец, к соглашению, солнце стояло уже высоко. Оба пушкаря уселись в Емельянову лодку и отправились к Потёмкину.
Воеводу они нашли не в лагере, а у ближайшей к нему заставы, распекающим стрелецкого сотника: устроив затемно проверку Потёмкин обнаружил спящего стрельца. Спокойно завладев лежащими рядом с ним бердышом и мушкетом, воевода пинком пробудил караульщика и отходил его древком бердыша, угрожая прилюдно содрать с сони государев стрелецкий кафтан и послать к пушкарям.
– И пошлю, коли ещё раз тако узрю! – побагровев от гнева распекал он сотника. – И тебе будет на орехи! Кто за порядок в ответе? Ты! А ежели б Гравий ночью мушкетёров послал? Стрельца б убили, заставу смяли! А где второй стрелец? Почто по одному сторожат, кады другие спят? По два стоять! А то – к пушкарям! А! Вот и они! Легки на помине! – ткнул он пальцем в сторону подошедших. У вас кака печаль?
Сотник с чувством собственного достоинства полупоклоном приветствовал воеводу.
– Мы с Емельяном грядущий бой на воде разбирали.
– О как! – заложил руки за пояс Потёмкин. – И кто ж верх взял?
– Кто верх возьмёт, от тя зависит! – как из пушки выпалил Волков. – Слухать бушь?
Потёмкин дал знак отойти в сторонку от стрельцов.
– Ну, стратиги? Чё удумали?
– У тя на малых стругах и пищали малые, волконеи, в иноземье именуемые фальконетами, али, по-ихнему «соколятами». По одной на струг. На твовом струге – «змейка». А значит, супротив галер шведских вы плохи. Многоствольны пищали ваще не помогут – снаряжать долго, а качнёт – рази птицу собьёшь каку…
– Как так? Выходит, и секрет Емельяна у меня, и долгие волконеи у казаков зря места на стругах занимают! – искренне удивился Пётр Иванович.
– Да ты слухай, воевода! – продолжал Сидор. – На воде струги качает, пальнёте раз из волконеи – ядра малые шведа ко дну не пустят. Ну, поубивают кого, ежели ваще попадут. И по новой заряжать долго – вас пушки с галер разнесут в щепья, али двойчатыми ядрами на чепях враз к русалкам спровадят. Пищали поболе на малые струги ставить нельзя, тяжелы для них больно.
– Ну-у? Дале! – нахмурился Потёмкин.
– Значит, един путь – к его бортам дружно прорываться, да ему длинные вёсла, коли галера, нашими бортами поломать. С разгону сподобимся! Шведа тож качает и он тож не со всех пушек попадёт, да сызнова не враз пушки зарядит. А волконеи ваще сгодятся! Палить – пали, для сигналу, для острастки! И – вперёд! Струги ж вёрткие!
– Сам гришь, с галер в щепы разнесут, – стал что-то прикидывать в уме Потёмкин.
– А мы тут с Емельяном покумекали да встали в мыслях на борт судна шведского, – кивнул на пятидесятника командир наряда.
– Их пушкарям надо нас издали увидать, чтоб пальнуть, – пояснил Емельян.
– Знамо увидят – на реке все ж будем! – резко ответил стольник.
– А ты помнишь, как Сила на Бурмистрово войско нагрянул? А как мы от Орешка на Канцы тайком отходили? – вплотную подходя к воеводе негромко спросил его урядник.
– Ясно дело, помню! – непонимающе уставился на него Потёмкин.
– Оба раза туманом прикрывались! Ты со своёго набольшего струга пытался казаков разглядеть, и…
– Ругался: мол, туман Неву укутал, низко лежит, стругов не видать… Ах, пушкари! – что есть силы хлопнул себя по лбу ладонью Потёмкин. – От светлы головы! Нас же в тумане не разглядишь!
– А швед в полдень, скажем, и не сунется, коли спознает – его, можа, враг с пушками стережёт. Тож рано пойдёт. Ночи-то долгой в енту пору не бывает! А ты его по высоким мачтам всё одно углядишь!
– Добро, сотник! – просиял воевода. – Токмо Емельяна я у тя всё одно беру.
– Бери, сгодится для многих дел, – согласился Сидор.
– Иди на мой струг! – приказал Потёмкин пятидесятнику, и тот, поклонившись начальнику, направился в сторону берега.
– Ты знашь, Емельян был самим царём пожалован! – гордо промолвил Волков, когда увидел, что его пушкарь отошёл достаточно далеко, чтобы не слышать разговор.
– Да ну? – удивившись, поднял брови стольник.
– Да. В московские пушкари и так отбирают лучших, а он – из них лучший, – подняв высоко указательный палец, потряс им перед лицом воеводы сотник. – Повелел великий государь устроить смотр пушкарям. Вывезли мы наряд за Москву, в поле поставили пугала разны, короба, ящики, по которым палить сказали. Так Емельян с первого разу попал из «змейки» в пугало знамёнщика, а вслед – разнёс в лохмотья пугало в иноземном платье, коего нам назвали енералом. Приказано было также палить из мортир по устроенному для того городку – одни щепы осталися. Опосля царь, вельми довольный, нас жаловал. Емельян аж пять рублей в награду получил.
– От самого царя! Велика честь! – уважительно промолвил Потёмкин.
– Истинно! Так что сгодится тебе Емельян, пущай бой зачнёт, – деловито посоветовал Волков.
– Спасибо, сотник, – обнял воевода Сидора, – жаль, тя с собой взять не могу – тута Гравия в Орешке допекать надобно. Но за совет – спасибо.
Тем же вечером воевода провёл ещё один совет, подробно объяснив начальным людям своего небольшого войска, кому и что следует делать под Орешком, а после вновь у костра долго толковал с атаманом и ясаулом о предстоящем плавании.
Снова Горн
Василий вернулся через десять дней, вечером, когда воевода, помолившись, уже собирался лечь спать. Пользуясь неизменным покровительством бездетного Акима, души не чаявшего в сиротке, проскользнул в горницу малой избушки и, обежав стол, в сумерках предстал перед глазами Потёмкина, только что скинувшего сапоги