Читать интересную книгу Отдаляющийся берег. Роман-реквием - Адян Левон

— Работает. Просто я его отключил, чтобы не позвали выступать.

— Хотя бы мне сказал. А то я звоню, звоню… Весь вечер звонил. Видал, что сделал эта проститутка Катусев?

— Не видел, но слышал. Не надо было этого делать.

— На словах все люди одинаковы, различия между ними выявляют одни только поступки. На его совести, если только у такого есть совесть, кровь невинных жертв.

— Каких жертв? — очнулся я.

— Говорят, в каком-то общежитии заваруха случилась, — уклончиво сказал Сиявуш. — Есть жертвы.

— Здесь, в Баку?

— Нет… В Сумгаите.

— Да что ты? — Я срочно включил телефон, набрал номер наших. Никто не отвечал. — Дома никого нет, — встревоженно сказал я. — Интересно, куда они пошли.

— Хочешь, съездим в Сумгаит? — внезапно предложил Сиявуш. — Есть у меня знакомый парень, Зульфугар Алиев, директор тамошнего музыкального училища, всё время приглашает.

— Поехали, — сказал я. — Слава богу, машина во дворе.

— Поедем не на твоей машине, — решительно сказал Сиявуш, встал, подошёл к телефону. — Подожди, надо позвонить. — Он набрал номер, немного подождал — Айдин, это Сиявуш. Скажи, пожалуйста, можем мы еще раз съездить в Сумгаит? Честно говоря, будь это возможно, я бы тебя не беспокоил. Спасибо. Улица Вагифа, 30. Отлично… Поедем на другой машине, — повернувшись ко мне, сообщил Сиявуш. — С минуты на минуту подъедет.

— Я знаю этого Айдина?

— Нет, мы познакомились недавно. Он написал книгу из жизни чекистов, я перевожу на русский. Выйти должна в Москве, стоит в тематическом плане, документальные рассказы и повесть. Он на высокой должности, но парень что надо.

Дожидаясь Айдина, мы выпили ещё по чашке кофе. Услыхав с улицы автомобильный гудок, поняли, это он.

— Приехал. Пошли.

Высокий, смуглолицый, с приятными чертами лица, Айдин быстро вышел из машины нам навстречу, мы познакомились. Усаживаясь в машину, я заметил у Айдина слева повыше пояса пистолет. За городом, после Баладжары, сразу за Хрдаланом и вплоть дотуда, где от шоссе Баку — Ростов дорога сворачивает вправо, к Сумгаиту, стояли воинские подразделения, танки и бронемашины, грузовики с кузовами, покрытыми брезентом цвета хаки, в которых у правого и левого борта сидели солдаты.

— Что это они здесь? — поинтересовался я. — Учения, что ли?

— Лео, — неожиданно приобняв меня за плечо, сказал Сиявуш изменившимся голосом, и по его тону я понял, что он скажет сейчас нечто тяжёлое и жестокое, буквально нутром это почувствовал, и по телу пробежала холодная дрожь. — В Сумгаите творятся скверные дела.

— Что за скверные дела? — спросил я, не слыша собственного голоса.

— Там беспорядки. Есть жертвы. Но с твоими всё хорошо, — попытался утешить меня Сиявуш. Я не мог тебя найти… Думал, ты тоже в Сумгаите, доехал на такси до Джейранбатана, но дальше нас не пропустили, гражданские машины разворачивают обратно. Нашёл Айдина, поехал с ним. Его машину не останавливают. Хотел привезти твоих в город, но твоя мама не согласилась…

— Где они сейчас? — До меня не доходило то, что говорил Сиявуш. — Ты заходил к нашим?

Прежде мы с Сиявушем бывали у наших дома, он знал, что родители живут у горкома.

— Заходил, но… все армяне сейчас в пансионатах, а часть — в горкоме и напротив горкома, в клубе каучукового завода…

Мы въехали в город. Тут и там бросались в глаза разбитые машины, многие были сожжены, некоторые всё ещё дымились, рядом — поваленные, совершенно чёрные автобусы, возле автостанции лежали перевёрнутые ларьки и киоски с выбитыми стёклами.

Поехали по улице Мира; некоторые дома тоже зияли разбитыми окнами. На улице валялись остатки сожжённой мебели, телевизоры, обгорелые и дымящиеся матрасы, детские вещи, холодильники, судя по всему, выкинутые с верхних этажей.

— Это что же здесь творилось? — едва слышно выговорил я, до глубины души потрясённый.

Одна за другой проезжали бронемашины.

— Ума не приложу, как такое могло случиться, — наконец произнёс Айдин. Всю дорогу он молчал. — Первобытное варварство в конце двадцатого века, просто поверить невозможно.

На перекрёстке улиц Мира и Дружбы стояли бронемашины, а в глубине дворов, я видел это, толпа жгла груду вещей.

Свернув вправо, мы проехали мимо центрального почтамта, пересекли трамвайную линию и оказались на площади возле горкома, окружённой сотнями солдат и десятком бронемашин. Въезжать сюда посторонним автомобилям было запрещено, но Айдина никто не задержал.

— Ты, Лео, зайди в горком, а мы скоро подойдём, — сказал Сиявуш, когда машина притормозила перед горкомом.

Я вышел из машины, полагая, что родители, скорее всего, здесь, в горкоме.

Мне недоставало воздуха. Я вошёл внутрь и застыл у дверей; шум, гвалт, на полу, на каменной лестнице и на подоконниках расположились люди — раненные, избитые, сидя, полулёжа, полураздетые, многие в домашних шлёпанцах, кто-то босиком, в халатах и ночных рубашках, с окровавленными вздутыми лицами. Я долго простоял, оглушённый этим адом. Молоденькая девушка глухо рыдала, сотрясаясь всем телом. Медленно продвигаясь вперёд, я искал глазами своих. Кое-как пробираясь между сотнями людей, поднялся до четвёртого этажа. Но так и не нашёл их.

— Спуститесь на второй этаж, — посоветовала мне русская женщина с чёрными синяками на лице. — Там составлены списки, может, и найдёте по ним своих.

Кабинет первого секретаря горкома Джангира Муслимзаде тоже располагался на втором этаже. Приёмная была битком набита. Кто-то плакал, кто-то с трудом стоял на ногах — люди дожидались очереди. Я тоже занял очередь. Милиционеры у дверей кабинета требовали тишины, грозились вывести тех, кто шумит, из приёмной. Когда дверь открывалась, был виден длинный стол, во главе которого сидел председатель совета министров Азербайджана Гасан Сеидов, я знал его в лицо. Были в кабинете и другие.

— Из роддома не выкинули ни одного ребёнка, — объяснял кому-то по телефону Сеидов, — это были детские игрушки.

Попробуй пойми, какое касательство имели к роддому игрушки…

— Я этот город этими вот руками строил, — немного погодя сказал стоявший перед Сеидовым мужчина лет пятидесяти. — С семнадцати годков работаю, а сейчас мне пятьдесят два, вот и посчитайте — сколько. Выходит, тридцать пять лет. Тридцать пять лет я для вас дома строил, и за всё за это у меня к вам одна только просьба. Хочу на своей машине в Ставрополь уехать, от зверья подальше, к людям. Вот и всё, помогите уехать.

— Ты что, не мужчина? — Сеидов повысил голос. — Не в состоянии уехать на своей машине? Надо быть мужчиной. В Сумгаите двадцать тысяч армян, я что же, всех по одному буду сопровождать? Никакой помощи не будет, езжайте, как хотите.

— Ты не министр, ты пастух с гор! — выкрикнул мужщина и свалился без сознания на пол. Два милиционера не мешкая вбежали в кабинет, вынесли его в приёмную, оттуда в коридор. Через минуту-другую он пришел в себя, сел прямо на полу, прислонясь к стене, и, сдерживая рыдания, заплакал. Лицо было полностью истерзано, изуродовано, темные синяки кругами окружали веки, один глаз был почти не виден. лоб был рассечен в двух местах, на одежде и на голове черная засохшая кровь.

— Да это никак Бармен, — склонившись к нему и внимательно вглядевшись, удивился человек лет тридцати. — Точно, Бармен, Бармен Бедян. Мы работали вместе. Бармен, ты? — нагнувшись ещё ниже, спросил он.

— Я, кто ж ещё. — Бармен повернул на голос лицо в синяках; один глаз у него, скорее всего, не видел. — Это ты, что ли, Костя? — сказал он и разрыдался. — Видал, что с армянами сделали? — он покачал головой. — Нелюди, звери, дикие звери, хуже зверей. Что с нашим народом сотворили, трудовым злосчастным нашим народом — всех резали, как овец, бесчестили, отца, мать, сына, дочку. Иных заживо сожгли… Ты грузин, Костя, тебе-то, может, и не будет ничего, да жена у тебя армянка…

— Мне тоже худо, Бармен, погромы в городе продолжаются, милиция заодно с бандитами грабит и режет, армия не вмешивается, приказа, мол, нет.