— Все равно у вас нет выбора, — остановил его. — Или помогаете мне, или к полудню сюда прибудет отряд македонцев — и от деревни останутся дымящиеся руины, а уцелевшие жители будут проданы в рабство.
— Нет-нет, мы согласны! Сделаем всё, как скажешь! — испуганно произнес Хирам.
— Вот это другой разговор, — произнес я. — К вечеру приготовить все лодки. Вы будете на веслах. Возьмем столько моих людей, сколько влезет, и поплывем, куда скажу.
— Первая половина ночи будет темная, — предупредил Хирам.
— Знаю, — сказал я. — И еще знаю, как ориентироваться по огням, которые зажигают для вас на острове. Главное, чтобы вы поняли: горожан всех продадут в рабство, так что никто из них с вас не спросит, а если мои люди попадут в беду по вашей вине, деревня будет уничтожена завтра утром.
— Это мы поняли, — без энтузиазма молвил финикиец от имени всей деревни.
33
Днем был прибой при западном ветре, а к ночи море успокоилось. Вода теплая. Опустив в море правую руку, чувствую, как струи омывают ее. На ум приходят приятные воспоминания. Сейчас бы с девками купаться голяком, как в молодости, самой первой моей, во время практики в Ялтинском портофлоте. С визгом и смехом. Уже не верится, что наступят времена, когда можно будет спокойно купаться с море в чужом городе и не бояться, что тебя убьют, ограбят или продадут в рабство. Впрочем, и в двадцать первом веке в этих краях купаться голяком, особенно женщинам, не рекомендовали. Да и пляжи здесь по большей части каменистые, еще хуже, чем галечные.
Ориентируясь по огням на крепостных стенах, мы огибаем остров с запада, направляясь к Сидонской гавани, которая на северо-востоке его. В башнях стоят часовые, наблюдают за нами без особого интереса. Точнее, слушают плесканье наших весел, потому что видимость плохая, света от звезд маловато, а луна еще не вышла. Наверное, часовые думают, что мы везем им воду и еду на продажу. Всего в моем караване одиннадцать лодок разной вместимости: от двухвесельной, берущей четыре человека, включая гребца, до шестивесельной, в которую, кроме шести гребцов, натрамбовалось еще тринадцать человек, включая меня. Я сижу на руле — коротком весле, опушенном в воду на корме с правого борта. Рядом со мной на кормовой банке пристроился Скилур. Нам тесновато, но, как говорится, не в обиде. Передо мной, лицом ко мне, сидит Хирон, гребет веслом, негромко задавая ритм остальным. Финикиец знает, что умрет первым, если мы окажемся в засаде, поэтому смотрит неотрывно на мою саблю, которую я прислонил к борту, придерживая правой ногой. Приговор в исполнение я приведу кинжалом, который висит у меня на поясе, но посвящать Хирона в такие мрачные подробности не стал. Пусть грешит на саблю.
Сидонская гавань неправильной формы. С запада на одном участке крепостные стены подходят к ней вплотную, а на остальных участках места для выгрузки галер. С юга ее ограничивает широкая береговая полоса, на которой построены ангары для зимовки триер. С севера и востока бухту ограничивают две дамбы, частично естественные, частично насыпанные, на оконечностях которых по каменной башне: северная метра три высотой, а южная где-то четыре с половиной. Южная дамба намного короче, и ее башня расположена близко к крепостным стенам. Наверное, поэтому в ней находится лебедка, которой натягивают цепь, чтобы перекрыть вход. Обычно закрывают на ночь, но по случаю осады все наоборот. На обеих башнях горят костры, причем пламя в них видно только с северных и западных румбов. Хирон говорил, что часовые в башнях службу несут небрежно, лодки, приплывающие ночью, не досматривают. Осторожны были в начале осады, а теперь привыкли, что непрошеных гостей не бывает, расслабились. Следят только за кострами. Я сперва собирался высадиться на северной дамбе. Тогда бы пришлось атаковать вдоль крепостных стен, что чревато потерями, даже с учетом фактора внезапности. Решил рискнуть и вплыть прямо в гавань.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В северо-западной части гавани берег образует аппендикс, на который вытаскивают торговые галеры для грузовых работ. Сейчас там стояли четыре. На них при свете костров что-то перегружали из арб, приехавших из города через открытые ворота. Работали неспешно и без страха, будто остров и не осажден вовсе. На одной галере уже заканчивали погрузку, судя по тому, что весла высовывали за борт — гребцы сидели на местах и готовились к отплытию. Собираются затемно обогнуть остров с севера и уйти, скорее всего, на юг, в сторону Египта и дальше в Карфаген. Хотя не исключаю того, что между мореходами тирскими и других финикийских городов существует тайная договоренность, по которой последние «не замечают» выскользнувшие из осады суда, следующий на север, в Сидон, Библ или на Кипр. На заплывающие в гавань лодки никто не обращает внимание. Видимо, привыкли, что каждую ночь кто-то приплывает, кто-то уплывает.
Я направляю лодку к галере, готовящейся к отплытию. Остальные следуют за мной, кроме замыкающей четырехвесельной, которая причаливает к южной башне, чтобы помешать перекрыть выход из гавани. Несколько гребков — и мы приблизились к берегу у галеры. Киль моей лодки тихо скребет по каменистому дну. Нос ее высовывается на сушу. Воины начинают высаживаться на берег, молча и спокойно. Мы, как бы, свои. Я прохожу между гребцами и тоже спрыгиваю на каменистый берег. Останавливаюсь возле борта галеры, носовой ее части, дожидаясь подхода остальных лодок. От корпуса судна тянет асфальтом. Скорее всего, обмазан битумом. С носа скинут на берег широкий трап, на котором свободно расходятся два грузчика. Сейчас заносят выгруженные с арбы большие корзины с чем-то легким, потому что несут их поодиночке. За работами присматривает грузный тип высокого роста, одетый по-гречески в хитон из светлой ткани и длиной ниже колена, что говорило о том, что он не простой работяга, но и не воин, которые предпочитали длиной до середины бедер, и не жрец, которые носили до середины лодыжек. Два пояса, на одном из которых висел длинный кинжал, а на другом — кожаный кошель, набитый туго, тоже подчеркивали его богатство. Сверху накинут темный хламис — овальный плащ, сколотый на груди, если не ошибаюсь, золотой застежкой в виде жука-скарабея. Наверное, с Египтом торгует.
Заметив меня, плотный здоровяк приблизился на пару шагов и спросил, внимательно всматриваясь в нас, плохо видимых, поскольку стояли далеко от костра, и спросил на греческом языке:
— Вы кто такие?
— А ты кто такой? — задал я встречный вопрос, чтобы потянуть время, дать возможность большему числу воинов высадиться на берег.
— Я — Евримедонт! — надменно ответил он.
Наверное, все Средиземноморье или, как минимум, вся Финикия обязаны знать, кто это такой. Никогда не чувствовал себя таким невеждой.
— Какой еще Евримедонт?! — с искренним удивлением спросил я и продолжил изображать туповатого варвара, каковым меня наверняка считают из-за акцента: — Мне сказали, что главный здесь кто-то другой, забыл имя.
— Аземильк, — подсказал Евримедонт. — Я — его зять.
— Точно, Аземильк! — как бы припоминаю я. — А про тебя ничего не говорили, сказали, только к нему обратиться. Как мне пройти к Аземильку?
— Вы по какому делу приплыли? — спросил он.
— Не знаешь, по какому делу воинов нанимают?! — изобразил я удивление, подходя вплотную к зятю тирского царя.
Евримедонт, видимо, почувствовал неладное, оглянулся. У ворот стояла стража, человек десять. Да и на стенах, наверное, дежурили лучники.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Позвать на помощь зять царя не успел, потому что я приставил к его боку кинжал и предупредил шепотом:
— Веди себя разумно — и останешься жив.
Евримедонт быстро оценил обстановку, сделал правильный выбор и выдавил хрипло:
— Да.
— Много еще грузить? — спросил я.
— Еще одна арба должна подъехать, — все еще хриплым голосом ответил он.
— Обойдемся без нее, — решил я. — Сейчас мы все вместе поднимемся на галеру, и ты прикажешь срочно отплывать.