Итак, все отлично, и мы возвращаемся к своим товарищам, восхищенные увиденным. В последнюю ночь перед плаванием никто не смыкает глаз.
На следующее утро шлюпка с парохода вновь пристает к берегу, и начинается ритмичная перевозка и погрузка сокровища. Герр Шеффер находится на борту «Уильяма», наблюдая за прибытием тючков, и поскольку команда судна достаточно многочисленна — двадцать человек, не считая тех, кто работает в машинном отделении, — операция происходит с невероятной быстротой. Шести ездок шлюпки должно хватить, чтобы перевезти три тысячи и несколько сот килограммов золота. Матросам по окончании работы обещан двойной рацион, и эта перспектива еще больше подгоняет морских волков. Наша бедная лодка, освобожденная от ценного груза, танцует на волнах у самого берега. Вытаскиваем ее на песок со всей оснасткой и переворачиваем килем кверху, чтобы предохранить от дождей. Это — филантропическая идея скваттера: он полагает, что когда-нибудь сим плавающим средством смогут воспользоваться потерпевшие кораблекрушение или исследователи. Остается только доставить на пароход участников экспедиции. На борту судна все готово. Пар со свистом вырывается из предохранительных клапанов. Пора перевозить на борт семнадцать членов экспедиции, ибо — увы! — кости троих выбеливает тропическое солнце. Мы прощаемся с берегом залива Карпентария.
Но нет! Это — немыслимо! Можно сойти с ума! Шлюпка с «Уильяма» прижимается к пароходу, и шесть матросов в мгновение ока поднимаются на борт. Звучит свисток. Якорные цепи сбрасываются через клюзы в море. Вздымая пену, закрутился корабельный винт, и судно стало удаляться со скоростью морской птицы. А мы… мы остаемся на берегу, бессильные что-либо предпринять.
Раздаются возгласы ярости и отчаяния. Нас не только обокрали, но и вероломно бросили без малейших запасов провизии. Выхватываем оружие и стреляем по бандитам. Бесполезно! Никого из негодяев на палубе нет, пули со свистом отскакивают от нее, не причиняя никакого вреда. И последняя наглая бравада мерзавцев: английский стяг, реявший над кормой корабля, скользит вниз по фалу[135], и на гафель[136] бизань-мачты поднимается кусок черной материи. Это пиратский флаг!
А где Шеффер?
Остался на пароходе, подлец!
Хотя пиратам и нет нужды опасаться нас, они тем не менее еще больше увеличивают скорость; пароход удаляется. Все кончено.
И тогда к сэру Риду, хладнокровно обдумывающему последствия бедствия, подходит один из путников, смертельно бледный, спотыкающийся, как пьяный, с блуждающим взором. Это — ганноверец, сопровождавший Шеффера.
— Убейте меня! — бормочет он прерывающимся голосом. — Я жалкий человек, не достойный сожаления. Убейте меня из милости, иначе — покончу с собой сам.
Изменник уже приставил револьвер ко лбу, но майор выбивает оружие из его рук.
— Герман, вы предали своего благодетеля, помогли разорить наших детей! Вы подвергли опасности самое наше существование! Но я все прощаю. Пусть угрызения совести будут для вас самым тяжким наказанием.
— Но вы еще не знаете, что Шеффер, сообщник и самый преданный друг главаря пиратов, уже давно придумал эту аферу. Помните его исчезновение, объясненное охотой на казуаров? На самом деле, загнав лошадь, он примчался в отделение телеграфа, чтобы связаться с «капитаном» и обсудить, как вас ограбить…
Выслушав Германа, я сразу вспомнил свои подозрения при виде взмыленной лошади Шеффера. Оказывается, недаром мне хотелось тогда размозжить голову негодяю.
— Когда же вы, сэр Рид, — продолжал ганноверец, — послали нас в Барроу-Крик, пирату было сообщено, что экспедиция завершается и надо спешно выходить в море. Но поскольку Шеффер боялся разоблачения со стороны товарищей, он не остановился перед убийством.
У нас вырвались крики ужаса и негодования.
— Да, господа, — признавался несчастный вне себя от горя, — именно этот человек подло перерезал горло трем своим спутникам во время сна, а меня пощадил только затем, чтобы был хоть один свидетель «нападения туземцев». Никаких аборигенов мы не встречали, а рану на лбу я нанес себе сам, чтобы придать больше правдоподобия лжи… Теперь вы видите, я не заслуживаю никакого прощения!..
— Повторяю еще раз, Герман: мы не имеем права быть судьями, а тем более палачами.
— Ну что ж, груз ваших благодеяний мне не под силу, и, чтобы не мучиться от стыда вечно, я сам совершу над собой суд, ибо не достоин жизни.
Молниеносным движением руки он всадил себе в грудь охотничий нож по самую рукоятку и упал замертво лицом вниз.
— Бедняга… — проронил грустно майор среди всеобщего оцепенения.
Это было единственное прощальное слово над телом предателя.
Никогда еще мои спутники не переносили столь мужественно новые огромные беды — полное крушение надежд, уже, казалось бы, осуществленных, потерю великого богатства почти у самого порога дома. Позабыв обо всем, братья и юная мисс только и были заняты тем, что ободряли смельчаков, проделавших вместе с ними весь этот трудный путь.
— Дети мои, — обратился к ним скваттер, — мне нравится ваша стойкость духа, которая так помогает сопротивляться ударам судьбы. Обладание огромным состоянием оставило вас прежними, а его потеря — спокойными. Это хорошо. Надеюсь, мы скоро будем дома. И больше никогда не расстанемся. Вы мои приемные дети и будете моими единственными наследниками. Вы молоды, полны сил и энергии и станете скваттерами. Жилой дом в «Трех фонтанах» обширен. Предлагаю вам поселиться вместе со мной.
В то время, как Ричард и мисс Мери, растроганные, бросаются в объятия сэра Рида, Эдвард не отрывает глаз от моря и, кажется, не слышит, что говорит его дядя. Все его чувства сконцентрированы на какой-то полоске, сливающейся с горизонтом. Нахмуренные брови и наморщенный лоб выдают величайшее волнение.
— Дядя, господа, — говорит молодой моряк, — может быть, я ошибаюсь, но, кажется, в открытом море виден дымок. Небо совершенно чистое, и это не может быть облаком.
— Ей-богу, — восклицает Робартс, вытащив из футляра маленькую подзорную трубу, — дорогой Эдвард прав. Взгляните сами.
— Теперь я в этом уверен. На горизонте — корабль. Скорее сигналы! Разожгите костер! Том, заберись на дерево и прикрепи там флаг. Быстрее, джентльмены. Речь идет о нашем спасении, быть может, и о мести.
— Месть — это мне по душе, — бормочет Сириль, совершенно не признающий заветы Евангелия.
— Но зачем поднимать наш флаг?
— Для того, чтобы находящиеся на борту не подумали, что огонь разожгли каннибалы. Увидев английский флаг рядом со столбом дыма, капитан поймет, что мы — англичане, потерпевшие кораблекрушение.