Потом я постоял и прислушался. Все молчало. Дом был погружен в темноту. Всеобъемлющая тишина ночи подымалась к звездам. Я не хотел возвращаться в дом. Отошел от разбитой машины, и, когда трава, высокая, влажная от росы трава коснулась моих колен, я упал в нее и так лежал, пока, наконец, у меня не сомкнулись веки, и я уснул.
Разбудил меня чей-то смех. Я знал чей. Знал, кто это, прежде чем открыл глаза, совершенно отрезвевший. От росы я промок до нитки. Солнце стояло еще низко. Небо в клочьях белых облаков. А напротив меня, на маленьком чемоданчике, сидел Олаф, сидел и смеялся. Мы вскочили оба одновременно. У него была такая же рука, как у меня, - большая и твердая.
- Когда ты приехал?
- Только что.
- Ульдером?
- Да. Я тоже так спал... первые две ночи...
- Да?..
Он перестал улыбаться. Я тоже. Словно что-то стало между нами. Мы молча смотрели друг на друга.
Он был моего роста, возможно даже чуть выше, сухощавее. Темные волосы при ярком свете скрывали скандинавское происхождение, а щетина на лице у него была совсем светлая; чуточку кривой, выразительный нос и короткая верхняя губа, из-под которой виднелись зубы; бледно-голубые глаза его часто смеялись, темнея от веселья; тонкие губы, всегда немного кривились, будто он все воспринимал скептически. Может, именно это выражение его лица заставило меня сначала держаться от Олафа поодаль. Олаф был старше меня на два года; его лучшим другом был Ардер. Только после гибели Ардера мы и сблизились-то по-настоящему. Уже до конца.
- Олаф... - сказал я. - Ты проголодался? Пойдем перекусим что-нибудь.
- Подожди, - сказал он. - Что это? Он взглянул на автомобиль.
- А-а... ничего. Машина. Купил, знаешь, чтобы вспомнить...
- Была авария?
- Да. Ехал ночью, ну и вот...
- У тебя была авария? - повторил он.
- Ну да! Но это не имеет значения. Ведь ничего не случилось. Пошли... не будешь же ты с этим чемоданом...
Он поднял чемодан. Ничего не сказал. Даже но взглянул на меня. Желваки на скулах у него напряглись.
"Почуял что-то, - подумал я. - Не знает, что привело к аварии, но догадывается".
Наверху я сказал ему, чтобы он выбрал себе любую из четырех свободных комнат. Он взял ту, с видом на горы.
- Почему ты не захотел здесь? А, понимаю, - он улыбнулся, - это золото, да?
- Да.
Он коснулся рукой стены.
- Надеюсь, обычная? Никаких картин, телевизии?
- Будь спокоен, - улыбнулся я, в свою очередь. - Это честная стена.
Я позвонил насчет завтрака. Хотел позавтракать вдвоем с Олафом. Белый робот принес кофе и поднос, полный всякой снеди: это был очень обильный завтрак. Мы ели молча. Я с удовольствием смотрел, как он жует, - даже прядь волос над ухом у него двигалась.
Потом Олаф сказал:
- Ты еще куришь?
- Курю. Привез с собой двести сигарет. Не знаю, что будет потом. Пока курю. Хочешь?
- Давай. Мы закурили.
- Ну как? Сыграем в открытую? - спросил он После долгого молчания.
- Да. Я расскажу тебе все. Ты тоже?
- Конечно. Только не знаю, Эл, стоит ли?
- Скажи одно: ты знаешь, что хуже всего?
- Женщины.
- Да.
Мы снова замолчали.
- Значит, из-за этого? - спросил он.
- Да. Увидишь за обедом. Внизу. Вилла нанята пополам с ними.
- С ними?
- Они молодожены.
Желваки снова напряглись под его веснушчатой кожей.
- Это хуже, - сказал он.
- Да. Я тут третий день. Не знаю, как это, но... уже когда мы с тобой разговаривали. Безо всякой причины, безо всяких... ничего, ничего. Совершенно ничего.
- Интересно, - сказал он.
- Что интересно?
- Со мной нечто похожее.
- Так зачем ты прилетел?
- Эл, ты сделал благое дело. Понимаешь?
- Тебе?
- Нет. Кому-то другому. Это бы добром не кончилось.
- Почему?
- Либо ты знаешь, либо не поймешь.
- Знаю. Олаф, что же это такое? Неужели мы действительно дикари?
- Не знаю. Мы десять лет были без женщин. Помни об этом.
- Это не объясняет всего. Во мне есть, знаешь, какая-то беспощадность, я не считаюсь ни с кем, понимаешь?
- Ты еще считаешься, сын мой, - сказал он. - Еще считаешься!
- Ну да, но ты знаешь, в чем дело?
- Знаю.
Опять молчание.
- Хочешь еще поболтать или бокс? - спросил он. Я рассмеялся.
- Где ты достал перчатки?
- Ни за что не догадаешься.
- Заказал?
- Где там. Украл.
- Ну да!
- Клянусь небом. Из музея... Пришлось специально летать в Стокгольм, понимаешь?
- Тогда пошли.
Он распаковал свои скромные пожитки и переоделся. Мы накинули купальные халаты и спустились вниз. Было еще рано. Завтрак обычно подавали только через полчаса.
- Пойдем лучше на задворки, - сказал я. - Там нас никто не увидит.
Мы остановились на лужайке, окруженной высоким кустарником. Сначала утоптали траву, и без того довольно низкую.
- Будет скользко, - сказал Олаф, пробуя подошвами самодельный ринг.
- Ничего. Больше нагрузка.
Мы надели перчатки. С этим пришлось повозиться, потому что некому было их завязать, а вызывать робота не хотелось.
Олаф встал против меня. Тело у пего было совершенно белое.
- Ты еще не загорел, - сказал я.
- Потом расскажу, что со мной происходило. Мне было не до пляжа. Гонг.
- Гонг.
Мы начали легко. Ложный выпад. Он ушел. Еще раз ушел. Мне становилось жарко. Я стремился не к ударам, а к ближнему бою. Избивать Олафа мне в общем-то не хотелось. Я был тяжелее килограммов на пятнадцать, и его чуть более длинные руки не уменьшали моего преимущества, тем более что я вообще был более сильным боксером. Поэтому я дал ему несколько раз подойти, хоть и не должен был. Вдруг он опустил перчатки. Лицо его онемело. Он разозлился.
- Так но пойдет, - сказал он.
- В чем дело?
- Без фокусов, Эл. Или настоящий бокс, или никакого.
- Ладно, - сказал я, оскалив зубы. - Бокс! Я медленно пошел на сближение. Перчатки ударились друг о друга, издавая резкие хлопки. Он почувствовал, что я действую всерьез. Он прикрылся. Темп нарастал. Я сделал ложный выпад левой, потом правой, сериями, последний удар почти всегда достигал цели. Оп не успевал. Потом он неожиданно пошел в атаку, у него получился прекрасный прямой, я отлетел шага на два. Сразу вернулся. Мы кружили; его удар, я нырнул под перчатку, отошел и с полудистанции влепил прямой правый. Вложил в этот удар все. Олаф обмяк, на мгновение раскрылся, но сразу же начал входить в форму. Следующая минута ушла на пустые взмахи. Перчатки громко хлопали по плечам, но неопасно. Один раз я едва успел уклониться, он только скользнул перчаткой мне по уху, а это была бомба, от которой я свалился бы. Мы снова кружили. Он получил удар в грудь, раскрылся, я мог ударить, но не сделал ни движения, стоял как парализованный - в окне первого этажа я увидел ее; ее лицо белело так же, как то пушистое, что покрывало ее плечи. Это длилось мгновение. В следующий момент меня оглушил страшный удар; я упал на колени и тут же услышал крик Олафа:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});