— Закусывайте, на голодный желудок пить вредно, — атлет протянул мне бутерброд с колбасой. Сам он к закуске не притронулся, медленно с видимым удовольствием выцедил в себя водку, пожевал вялым ртом дольку огурца.
— Так легко можно уговорить шведского полицейского нарушить инструкцию? — вслух размышлял я.
— Настоящий швед не стал бы брать взятку. Этот — натурализованный гражданин родом из Польши. А поляк ради денег пойдет на все, на то он и поляк.
Я слушал партнера и думал о том, что он, наверное, старательно исполняет роль по состряпанному следователем сценарию, и специально пытается напоить меня, чтобы выудить информацию, интересующую его хозяина. «Возможно, я не прав, — мелькнуло в голове, — и напрасно впихиваю бывшего соотечественника в образ «подсадной утки»?!»
— Так за что же вы убрали араба? — небрежно роняет сосед. — Покойник знал что-то такое, что связано с кораблекрушением? Так ведь?
«Наконец-то раскрылся», — мысленно отметил я, а вслух произнес:
— Кто мы?
— Вот и мне не понятно, кто вы? — резюмировал напарник по застолью.
— Вам следует спросить у того, кто совершил убийство.
— Вы, — уверенно проговорил он.
— Вы чертовски проницательны, — усмехнулся я. — Только сказать вам мне нечего, ибо я чист и перед Богом и перед всем миром.
— Ну, ну, — с усмешкой протянул он. — Впрочем, пусть Всевышний рассудит…
Моя голова пошла кругом, и в хмельной прострации все окрест виделось и слышалось мне, как через толстое стекло. Соседа тоже сморило.
— А теперь можно и заснуть, — зевая, шепчет он и выключает свет.
Последние его слова пробивались ко мне уже сквозь сморившую меня дрему. В камере сгустился мрак, и я вот-вот бессознательно пойду блуждать в гущах моих сновидений.
— Спите? — любопытствует сосед.
Невнятно отвечаю, ибо лес моих сновидений еще не окутал меня своим мраком, и я бреду в чащобе, где кроны сосен трепещут от яркого дневного света, и откуда-то доносится человеческий говор, вызывая во мне чувство досады.
— Спите? — назойливо бубнит атлет, возвращая меня из забытья.
Роняю что-то в ответ. Постепенно и он, этот хриплый голос, исчезает. Сосновый бор густеет, и теперь это уже настоящий лес, глубокий и мрачный, и я незаметно тону в нем окончательно, в этой сумрачной густоте безмолвия и забвения.
Во сне я упрямо куда-то иду, пробираясь сквозь кустарник и бронзовые стволы. Наконец в хвойной стене появилась брешь, и я вижу поляну, в центре которой белеет большая армейская палатка. Навстречу мне торопится человек в защитной форме с каким-то тусклым лицом.
— Они отдыхают, — докладывает он.
«Кто они? И почему — они?» — недоумеваю я, хотя понимаю, что нахожусь в запретной зоне, где лишнее слово смерти подобно.
— Можете сами убедиться, — чеканит сопровождающий и откидывает полог.
Вхожу в просторную палатку, и они действительно там, все лежат на своих кроватях, а рядом — винтовки с оптическим прицелом. Мозг мне шепчет — это киллеры на отдыхе.
— Предстоит серьезная работа, — поясняет человек с тусклым лицом. — Надо убрать всех, кто сует нос в эту тайну.
— В какую тайну? — допытываюсь я.
— В тайну гибели парома «Эстония». Приказано, в первую очередь убрать всех журналистов…
«И меня тоже?» — собираюсь спросить. В эту секунду где-то в дальнем закутке моего мозга рождается догадка, что я слышу учащенное дыхание заключенного Маслова. Мгновенно просыпаюсь: надо мной склонился сосед, в левой руке он держит подушку, а пальцы правой тянутся к моей шее. В лунном свете его напряженное лицо с прищуренными глазами кажется мне странным и нереальным. Вот пальцы атлета коснулись моей шеи и сжались, как клещи… Я проваливаюсь в вязкую темень и судорожно пытаюсь глотнуть воздух…
Я сжался и воткнул большой палец ноги в мерцающий зрачок сокамерника. Пальцы на моей гортани на миг разжались. Я метнулся влево и коротким боковым ударом поймал в сумраке квадратный подбородок громилы. Его секундное замешательство позволило мне юркнуть на пол, и оказаться за его спиной… Я успел вонзить правый кулак в его печень. Он взвыл от боли, скорчился и почти опустился на четвереньки. В лунном свете мой глаз поймал отблеск водочной бутылки, пальцы вцепились в горлышко, и я изо всех сил нанес удар по голове. Бутылка разлетелась вдребезги, сосед ойкнул, рухнул на пол и лежал без признаков жизни.
Я включил свет — из рваной раны на темени сочилась кровь… И вот она уже пульсировала, разливаясь красным овалом… Я подскочил к двери и застучал каблуком…
Дежурный заглянул в глазок, отпер дверь и ошарашенно уставился на лежащего атлета.
— Он напал на меня, — заикаясь, оправдывался я. — Пришлось обороняться.
— И вы свалили этого громилу? — удивился полицейский.
— Не я, а бутылка, с помощью бутылки…
Зрачки полицейского, как блоха, перескакали от осколков стекла к пробоине на черепе, и он при виде крови вдруг истошно закричал. Только тут до него дошло, что именно он разрешил внести спиртное в камеру, тем самым нарушив инструкцию.
— Он мертв?
— Не знаю, — прошептал я.
— Надо срочно вызвать врача, — очнулся тот, выхватил мобильный телефон и стал звонить.
Потом он вцепился в рукав моего пиджака и потащил меня в другую камеру. Что было дальше — я помню смутно, ибо сразу же провалился в сон.
Едва расцепил ресницы, как ночной инцидент всей своей тяжестью навалился на мое сердечко. Я с ужасом констатировал, что совершил убийство, и что теперь мне гнить и гнить в заморском остроге. Я со страхом ожидал визит к следователю, который уже, наверное, вынес вердикт.
Проходил час, другой, третий, а у дверей моей камеры никто не появлялся. От тягостного ожидания меня трясло. Наконец лязгнул замок, и полицейский жестом приказал следовать за ним.
Инспектор криминального отдела скользнул прозрачно-голубыми глазами по моей измученной физиономии и, повернув голову в сторону переводчика, строго произнес:
— Пусть расскажет о том, что случилось в камере сегодня ночью?
— На меня набросился сосед, — дрожащим голосом начал я, — и мне пришлось защищаться.
— Чего это вдруг он набросился на вас? Я какое-то время размышлял, как бы короче сформулировать инцидент, и рубанул:
— Он попытался меня задушить!
— Ну, ну, — усмешка вспыхнула в его глазах. — А получилось все наоборот.
— Я защищал свою жизнь, — уверенность в моем голосе под пытливым взглядом инспектора поубавилась.
Он безучастно выслушивает меня и лениво размышляет:
— Предположим, что это так. Но каковы мотивы, побудившие подследственного Маслова напасть на вас? Вы ведь до встречи в камере не знали друг друга?
Я повел плечами.
— Вот, вот. И мне не ясны причины нападения. Допрос начинал меня злить, и я перешел в атаку.
— Господин инспектор, а как вы объясните тот факт, что заключенному разрешают связаться с кем-то по телефону, потом ему приносят водку и дают возможность споить меня? Не кажется ли вам, что это заранее спланированная операция! И, наверное, за ней стоит очень влиятельная персона, если ваши люди сознательно допускают безответственность? Вряд ли бы полицейский нарушил инструкцию ради прихоти заключенного?
Заметив легкое замешательство на лице инспектора, я продолжил словесную атаку:
— Я проводил серьезное журналистское расследование, и кому-то это не нравится! Тем более что нити ведут к лицам, которые причастны к катастрофе парома «Эстония». Катастрофе, о которой сегодня говорит весь мир! Факты подтверждают, что на пароме был некий товар, что тщательно скрывают.
Следователь поднялся с кресла и подошел к окну. Какое-то время разглядывал городскую панораму, видимо, оценивая мои слова, потом резко обернулся и процедил:
— Вы большой фантазер, господин журналист. Вы выбрали примитивный метод защиты и пытаетесь возвысить свою персону. А ведь вы минувшей ночью совершили еще одно преступление — проломили череп соседу по камере. Уголовное преступление!
Он не договорил и опять повернулся к окну, видимо, давая мне осознать содеянное. Я сник, и шепотом произнес:
— Он скончался?
— Да жив он! — радостно выкрикнул переводчик, но, поймав злой взгляд инспектора, торопливо заговорил на шведском. Из его монолога я понял, что негуманно держать подследственного в неведении и что это может привести к психической травме. Следователь укоризненно посмотрел на моего защитника и жестко бросил:
— Вам следует лишь переводить мои вопросы. Не комментировать, не высказывать собственного мнения, не помогать подследственному, а только переводить.
— Извините, — пробубнил бывший соотечественник.
Инспектор поднял трубку телефона и поинтересовался результатом служебного расследования. Я внутренне ликовал — сокамерник жив, и удача опять улыбнулась мне.