Сегодняшний день до отказа наполнен делами, а значит, остается меньше времени на грусть и сожаления. Вечером Адам поведет меня в ресторан. Он заранее изучил путеводитель и выбрал достойное место, заказал по телефону столик, вызвал на вечер няню. И вот теперь нам предстоит в полной мере насладиться гастрономическими радостями в лучшем из новых голливудских ресторанов — французском заведении под названием «Комм са».
После похорон я почти не видела мужа. Каждый вечер и каждую ночь возникают новые сцены из «Пресс-папье», которые необходимо закончить срочно, к утру. Пытаюсь доказать Адаму, что отсутствие гармонии между работой и семейной жизнью порождает дисбаланс и дурную энергию. В ответ он обзывает меня типичным калифорнийским божьим одуванчиком. Хорошо хоть, что нашел в себе силы извиниться за неприличное поведение после похорон. Произошло это не сразу. Вернувшись в тот печальный день домой, я наткнулась на стену ледяного молчания. Что и говорить, в пассивно-агрессивном поведении Адам силен. Затем последовало бурное выяснение отношений с обвинениями в неверности и заявлениями типа «Настоящий отец — я, а Бретт и понятия не имеет о сыне». Наконец мне все-таки удалось убедить мужа в том, что на похоронах папы я вовсе не убегала от гостей, чтобы в кустах заняться сексом с Бреттом, и в итоге последовало неохотное признание: да, возможно, он действительно немного погорячился. Конечно, я тут же его простила. Ситуация сложна для всех. Хорошо, что сегодня вечером наконец отдохнем: выпьем по паре бокалов яблочного мартини, попробуем разные салаты, встретим знакомых. Ну и, конечно, Адам расскажет последние студийные сплетни. Обожаю слушать голливудские новости.
Можно ли представить работу более сюрреалистичную? Сейчас передо мной открывается неприятное зрелище голой жирной задницы агента по работе с талантами Стивена Шо. Более того, я собственными руками вытаскиваю из пятой точки босса колючки от кактусов. Может быть, это сон? Ущипните меня! Но это действительно так. Стивен играл со своими детьми в футбол и неудачно упал на кактус, и вот мне приходится теперь выполнять роль врача.
— О Господи, Стивен, надеюсь, меня ждет щедрый бонус! — не выдерживаю я.
Страдалец лишь невразумительно ворчит и громко стонет.
— Кстати, — изрекает он через некоторое время. — Надо будет сказать Бретту, чтобы приехал. Во время ленча у нас с Барри Файнманом родилась отличная идея. Хотим предложить ему главную роль в новой экранизации романа Джейн Остен.
— Но это же моя…
— Видишь ли, «Нью-Лук» собирается снимать «Нортенгерское аббатство». Подходящая роль для Бретта. Его типаж: характер сильный, мужественный и в то же время глубокий и чувственный. Ничего подобного он еще не играл.
— Но…
— Думаю, как раз то, что нужно. Непременно договорись о встрече. Не забудь.
С трудом сдерживаюсь, чтобы не засунуть колючки обратно.
— И позвони доктору, — добавляет Стивен.
— Зачем?
— Чтобы приехал и сделал укол от столбняка. Травма может оказаться смертельной.
Буду только рада. Спасаюсь в своем кабинете и принимаюсь разбирать почту.
Корреспонденции всегда много. Стивен тратит такие огромные суммы, что вполне способен в одиночку удержать на плаву американскую экономику, а потому регулярно приходят кипы счетов. Ну, а когда он решает провести рабочий день не в городском офисе, а дома, курьер неизменно приносит дополнительную связку бумаг. С удовольствием пью кофе и одновременно просматриваю документы. Счет от адвоката, контракт на обслуживание офисного здания, ведомости на зарплату сотрудникам, три приглашения оформить новые кредитные карты, пятнадцать приглашений на светские мероприятия, куча рекламных проспектов, обещающих фантастические усовершенствования домашнего хозяйства. Тщательно сортирую почту, раскладываю в стопки по степени важности, а макулатуру отправляю в корзину.
Неожиданно в поступившей из офиса пачке обнаруживаю медицинские счета. Странно, им здесь быть не полагается. В функции агента не входит оплата лечения клиентов. Просматриваю бумаги и вижу, что услуги оплачены производящей компанией, снимавшей последний фильм с участием Бретта. Компания жаждет получить компенсацию. Начинаю читать внимательно и встречаю имя Бретта Эллиса. Срочная медицинская помощь. Зондирование желудка. Госпитализация. Пребывание в реабилитационном отделении.
Вот это да! Что же случилось? Да, Бретт действительно заметно изменился: сниматься отказывается, да и ведет себя совсем иначе. Есть ли связь? Пресса молчит — я заметила бы любое сообщение. Да и Стивен ничего не говорит.
Во всяком случае, меня это не касается. Вот только запретить себе думать невозможно, так же как невозможно не мечтать о каком-нибудь платье от Фреда Сегала, которое нельзя ни купить, ни забыть. Стараюсь отвлечься: вспоминаю летнюю коллекцию в «Барниз», шикарные туфли от Кристиана Лобутена, золотых рыбок Тэкери, сценарии Адама — все подряд. И все же после папиных похорон мысли о Бретте не отступают. Опасные мысли. В какой-то момент он дотронулся до моей руки — невинное прикосновение, почему-то застрявшее в памяти. Запах стирального порошка от рубашки. Выражение раскаяния на красивом лице. Было ли все это? Физическая привлекательность — опасная, грозная сила, способная порождать фантазии и иллюзии. Нет, не имею права вновь поддаться колдовским чарам.
И все же Бретт выглядел другим — таким, как раньше, до наступления эпохи головокружительного успеха и прихода славы. В самом начале нашего романа он как-то раз купил билеты в «Голливуд-Боул». Исполнялась увертюра Чайковского «1812 год», и грандиозный финал сопровождался фейерверком.
— Знаешь, а ведь Чайковский написал свое первое произведение для матери, — неожиданно заметил Бретт. — Когда она умерла, ему было четырнадцать лет, и он сочинил ей вальс.
— Но она не услышала?
— Нет. Правда, горько? Мать так и не узнала, что ее сын — гений. А Чайковский был гением.
Я кивнула, хотя и понятия не имела, кто такой Чайковский. До этого даже ни разу не была на концерте классической музыки.
— Многое бы отдал за такой талант, — признался Бретт. Да, в то время он умел восхищаться, да и вообще был скромным. Но скоро изменился: к третьему фильму так возгордился, что уже никто не мог с ним сравниться. Даже Чайковский.
И вот недавняя встреча напомнила о наших первых, по-настоящему счастливых днях. Он искренне радовался знакомству с Тэкери. Когда-то я страстно мечтала о том, что Бретт вернется и восхитится прекрасным ребенком, которого мы вместе создали. Хотелось разделить радость каждого нового достижения малыша. Все было впервые: первая улыбка, первые попытки ползать, первое слово — кстати, оно звучало почти как «па-па». Растить общего ребенка — почти то же самое, что сидеть за роскошным столом в прекрасном собственном ресторане. Ребенок и сам по себе дарит необыкновенную, ни с чем не сравнимую радость, а если можно разделить восхищение с близким человеком, радость становится еще ярче, еще острее.