— Прежде всего хочу официально заявить, — сказал Василий Аристархович, — что, поскольку сон — явление бесконтрольное и стихийное, я, как единственный очевидец, никакой ответственности за содержание своего сна нести не могу.
А теперь я изложу сон в порядке видения.
Сперва я увидел озеро. Потом на берегу заметил довольно-таки оживлённую группу сослуживцев, в частности — плановика Братцева, машинистку Веру Свекольникову, бухгалтера Шуйскую Нину Ивановну и артиста Сергея Филиппова. Хочу сказать, что присутствие артиста в нашем коллективе даже во сне показалось мне случайным.
Все лица, которых я назвал, сидели на траве и ели воблу. Кто-то из них пил пиво, но кто — уже не помню. «Интересно, где они достали воблу?» — подумал я и вдруг чувствую, что плыву по воде.
Как раз в этот момент Вера Свекольникова закричала: «Товарищи! Смотрите! Наш Козодоев превратился в лебедя!»
И тут я взглянул на себя со стороны.
И что же я увидел?..
Я увидел, что совершенно раздетый, в одних только перьях, плыву по водной глади, красиво изгибаю шею, как положено лебедю, и смотрю на наших товарищей.
И вдруг я вижу начальника главного управления Мумухина, который, не считаясь со своим ответственным постом, лично прыгает в воду и плывёт ко мне стилем брасс. Подплывает, я с ним здороваюсь, а он вместо ответного приветствия качает головой и заявляет по моему адресу: «Хорош гусь!»
Тогда я взмахиваю крыльями, улетаю от руководства и пою лебединую песню.
А потом я просыпаюсь.
Василий Аристархович закончил свой рассказ, и мы разглядели в его глазах горькую обиду и душевную боль.
Причиной этого явилось решение руководства освободить тов. Козодоева В. А. от занимаемой должности.
На вопрос тов. Козодоева, заданный им с иронической улыбкой: мол, достаточно ли уважительная причина для увольнения — временное превращение работника главка в водоплавающую птицу? — последовал ответ, что история с лебедем переполнила чашу терпения руководства и общественности.
Дело в том, что в текущем году тов. Козодоев видел уже целый ряд более чем странных сновидений.
В первом случае ему приснилось, что он забивает «козла» с бывшим премьер-министром Великобритании.
Во втором случае в самом конце квартала тов. Козодоеву приснилось, что он едет на курорт с одной популярной киноартисткой, фамилию которой мы по понятным соображениям не называем.
Памятуя о том, что сны относятся к категории явлений неуправляемых, мы решили встать на защиту тов. Козодоева.
Настоящее выступление было уже подготовлено к печати, когда пришло письмо за подписью тов. Mумухина.
Мы с глубоким удовлетворением отмечаем, что руководство тоже определяет сон как явление подсознательное и в связи с этим указывает, что любой человек, вне зависимости от занимаемой должности, пола и семейного положения, имеет законное право видеть во сне всё, что ему угодно, но только в тех случаях, как справедливо замечает тов, Мумухин, если сновидения являются человеку не на работе, а дома.
Последнее обстоятельство, к сожалению, лишает нас возможности помочь Василию Аристарховичу Козодоеву.
Тяжёлая потеря
Трудно сказать, где они познакомились. Вероятней всего, в какой-нибудь очередной командировке.
Братья Клюевы и Тархунский работали в разных организациях, но их объединяла общая профессия. Все трое именовались толкачами.
Изобретатель этой странной профессии не оставил следа в истории, благоразумно пожелав остаться неизвестным, но самое изобретение оказалось удивительно живучим.
Мы просим любезного читателя представить себя а роли директора предприятия.
Предприятие ждёт не дождётся груза из пункта Н. Однако в пункте Н, с отправкой груза не торопятся. И здесь на сцене появляется толкач. С долгосрочной командировкой в кармане толкач отбывает в пункт Н., имея целью: подтолкнуть, поднажать, провернуть, продвинуть.
Дальнейший успех операции зависит исключительно от способностей толкача.
Здесь мы вынуждены приоткрыть завесу над отдельными моментами личной жизни командированных толкачей.
Обладая большим количеством свободного времени, толкачи распоряжаются таковым по-разному. Одни, имеющие тяготение в культуре, посещают театры, стадионы и концертные залы. Другие же (меньшая часть), пользуясь свободным временем, совершают переезды в низменных, точнее, сказать, в корыстных целях.
Лица, упомянутые в начале нашего повествования, относились ко второй группе.
Занесённые командировкой в некий благодатный городок, братья Клюевы и Тархунский совещались в тесном гостиничном номере.
— Друзья, — сказал Тархунский, — пункт Н. задыхается без чайной посуды. Этому же пункту необходима мануфактура. Габардин и сервизы мы отгрузим отсюда и отправим, скажем, в…
— Минуточку, — сказал Клюев-старший, — интересно, как мы это будем грузить?
— Погрузим нормально.
— Нормально?.. Пластинки мы уже грузили нормально. А что было потом?
— Да… — вздохнул Тархунский.
История с пластинками ещё жила в его памяти. При проверке железнодорожники обнаружили в поклаже братьев Клюевых и Тархунского три сотни пластинок одного наименования. Попытка объяснить сие страстной любовью к музыке вообще и к данной мелодии в частности успеха не имела. Пластинки были изъяты, и меломаны чудом избежали возмездия.
— Как же мы будем грузить товар? — повторил вопрос Клюев-старший.
— А если «подмазать» багажную инспекцию? — грубо предложил Клюев-младший.
— Это не выход, — сказал Тархунский. — Забыл, что случилось, когда ты пытался сунуть багажному работнику в Сызрани флакон одеколона? А?..
— Да, — горестно усмехнулся Клюев-младший. — Было довольно неприятно…
— Что же нам делать? — спросил Клюев-старший, отличавшийся скудостью фантазии.
— Греют сейчас за спекуляцию, — скорбно заметил Клюев-младший, — просто кошмар!..
— Не надо ставить точки над «и», — сказал Тархунский. — Я придумал. Братья, мог у вас быть дядя?
— При чём здесь дядя?
— Мог ваш дядя скоропостижно скончаться? Мог!.. Так повезём вашего покойного дядю хоронить на родину.
— Что-то я ничего не пойму, — сказал Клюев-старший.
— А я всё понял, — сказал Клюев-младший. — Здорово придумано, — он подмигнул Тархунскому, глаза которого горели неистовым огнём.
— Решено! — властно сказал Тархунский. — Повезём хоронить вашего покойного дядю.
— А почему именно нашего? — осторожно спросил Клюев-старший. — Может быть, лучше твоего? — добавил он, разобравшись наконец в хитроумной комбинации Тархунского и надеясь свалить всю ответственность на плечи инициатора.
— Один сирота — пустяк, а двое — это уже большое горе. Даже железнодорожники — и те плакать будут.
— Ну, кто будет плакать, это пока неизвестно, — неуверенно сказал Клюев-младший, — но всё же покойный дядя, я считаю, должен пройти.
На следующее утро на вокзале появилась скорбная процессия. Братья Клюевы несли большой гроб. Они сгибались от усилий, и человеку со стороны было трудно понять, что больше тяготит несчастных: тяжесть праха или горечь утраты? За гробом с венком шёл печальный Тархунский. Венок украшала муаровая лента с трогательной надписью: «Спи спокойно, дорогой дядя! Мы вечно будем тебя помнить. Спи спокойно. Наша любовь с тобой. Спи спокойно».
Назойливое повторение фразы «спи спокойно» свидетельствовало, с одной стороны, о явном беспокойстве осиротевших братьев, а с другой стороны — об отмеченной уже нами скудной фантазии Клюева-старшего, который являлся автором эпитафии.
Когда процессия подошла к товарному вагону, Тархунский взглянул на гроб и вздрогнул.
— Стёпа, — тихо сказал он Клюеву-старшему, — интересно, кто это написал?
Братья опустили драгоценную ношу. На боковой стенке гроба рукой Степана Клюева было написано: «Не кантовать», а на крышке начертано: «Верх». Это являлось явной перестраховкой, так как вряд ли кому-нибудь могла прийти в голову сумасбродная мысль ставить прах «на попа».
Тархунский не стал ждать объяснений и прикрыл надпись венком.
Гроб установили в товарном вагоне. Весь день и всю ночь несли бессменную вахту у гроба осиротевшие братья.
Тархунский находился в соседнем вагоне. На одной из стоянок он вдруг услышал пеньё. Клюев-старший проникновенно вопрошал:
— Где ж вы, где ж вы, очи карие?..
Тархунскому пришлось срочно вмешаться и пресечь кощунственное песнопение, попутно объяснив удивлённому проводнику, что горе по поводу тяжёлой утраты помутило разум старшего из сирот.
На станции назначения дверь вагона открыли и гроб вынесли на платформу. Горе братьев не поддавалось описанию. Вспышка родственной скорби была особенно шумной, когда у гроба остановился человек в железнодорожной форма, лицо которого показалось Тврхунскому знакомым.