пошли вниз по лестнице.
197?
Экология
— Нет, ну ты скажи, — в сердцах сказал Брикетов, — ты мне скажи, откуда этого мусора столько берется?
— Ясно, откуда, — откликнулся Супонин. — Загрязнение среды называется. Все загрязняют, кому не лень. В Японии — жуткое дело! В реках уже воды не осталось, одна ртуть течет.
— Япония — ерунда, — сказал Брикетов. — Ты про Бискайский залив слыхал?
— Слыхал, — сказал Супонин. — Он между Грецией и Турцией.
— Ты что! — сказал Брикетов. — Между Турцией и Грецией — пролив Ла-Манш. А Бискайский залив — он ближе к Норвегии. Ну так вот, в заливе этом вообще уже все сдохло. И рыбы все сдохли, и водоросли. Все из-за нефти.
— Конечно, — сказал Супонин. — Эти пароходы как тонут, так всю нефть и выливают. Чтоб пожара не было. А так они спокойно утонут, и все.
— Им-то наплевать, — подтвердил Брикетов. — Они утонули, и все. А тебе потом в заливе в этом не искупаться. Так что, Коля, я тебе говорю: хреново с океанами у нас.
— Да, — сказал Супонин. — С океанами я тебя не поздравляю. И с сушей не поздравляю. А атмосфера? Ты чувствуешь, чем мы дышим-то?
— Нет, — сказал Брикетов. — У меня нос заложен.
— Потому и заложен, — объяснил Супонин. — В атмосфере-то воздуха уже не осталось ни черта. Автобусы — раз! Папиросы все на улице курят, даже бабы, — два! Заводы всякие — три! Я тебе говорю: кислорода у нас осталось года на два. А потом? Как тут жить, я тебя спрашиваю?
— А никто и не живет уже, — сказал Брикетов. — Животные все раньше чувствуют, вот и вымирают. А птицы? В лесах, понял, никто уже не поет, не чирикает. Одни комары.
— Ха! — вдруг засмеялся Супонин. — Гляди, тебе от голубя подарок!
— Где? — закричал Брикетов. — Ах ты!.. — Он задрал голову и поглядел в небо. — Вот паразит, а! Пиджак испортил, новый почти!
— Птичка божия не знает ни заботы, ни труда, — продекламировал Супонин.
— Птичка, — разозлился Брикетов. — Убивать их, сволочей, надо! Птички, твою, собачки! Всю планету загадили!
— Смотри-ка, — сказал Супонин, показывая на асфальт, — вон пачка иностранная. «Мальборо», понял?
— Иностранцы, — неодобрительно сказал Брикетов. — Ходят, только пачкают.
— А может, не иностранец, — сказал Супонин. — Может, и наш. Я такие сам курил, мне один друг давал.
— Наши тоже мусорят, — сказал Брикетов. — Вон «Беломор» валяется!
— А может, «Беломор» иностранец курил, — сказал Супонин.
— Охрана среды, охрана среды, — в сердцах сказал Брикетов. — Так бы их всех носом и ткнул! В среду эту носом… Кстати, день-то какой сегодня? Не среда?
— Четверг, — сказал Супонин. Он оглянулся и начал вяло махать метлой. — Мети давай, сержант смотрит.
— Четверг, значит, — сказал Брикетов, тоже принимаясь махать метлой. — Это сколько ж нам еще охраной среды заниматься?
— Неделю, — ответил Супонин. — В ту среду как раз пятнадцатые сутки пойдут.
197?
Сосед пропеллера
Написал я стихотворение — про зиму:
Все люди зиму обожают.
Хотят на лыжах все ходить,
А если станут мерзнуть ноги.
То можно выпить-закусить.
И отнес в редакцию. Ну, редактор, наверное, побоялся мне сразу сказать, что стихи хорошие, чтоб я не возгордился. И говорит:
— Стихи у вас, как бы это сказать… искренние… Но недоработанные. От такого мастера хотелось бы чего-то большего.
Я говорю:
— Большего? А чего большего? Вы скажите!
Он говорит:
— Ну, рифмы хотелось бы посвежее… И вообще, колорит…
Ну, я-то понимаю, что стихи ему и так нравятся, просто характер выдерживает. Ладно, говорю. Сделаем с колоритом, мы не гордые. Поработал над стихом где-то с неделю. Принес:
Все люди зиму обожают,
Я тоже страсть ее любил.
В лесу на лыжах поезжая,
Я помню, выпил-закусил…
Редактор долго молчал. Я уж подумал, от восторга голоса лишился.
— Ну? — говорю.
— Потрясающе, — говорит.
Я говорю:
— Правда?
— Да что вы! — говорит. — Особенно вот это: «поезжая — закусил». Просто руки чешутся… Поскорей напечатать… Только, понимаете, какая штука…
— Какая? — говорю.
Он говорит:
— Да вот зима-то кончается… Может, вы нам что-нибудь к весне напишете? Скажем, к Восьмому марта?
Я три недели из дому не выходил — сочинял стихи. Весенние:
Весной поют на небе птицы,
А люди ходят в долг просить:
Ведь каждый человек стремится
Весною выпить-закусить!..
Ну, пошел к редактору — прочитал. Смотрю, он от восхищения побледнел. За сердце держится. Я говорю:
— Я тут на всякий случай еще про лето сделал:
Светило летом шпарит в темя —
Нельзя на солнце выходить.
Зато в кустах в такое время
Все могут выпить-закусить!
Ну, думаю, все. Не отвертится. А он глаза закатил, губы трясутся.
— Гениально, — говорит. — Можно, оказывается, и в кустах… В общем, я бы хоть сейчас — в набор… Только на этот год у нас уже стихов полный комплект… А вот на будущий…
И мне подмигивает.
Ну мне, конечно, обидно, но, с другой стороны, его тоже надо понять. Журнал не резиновый. Нас, поэтов, будь здоров сколько.
— Ну, смотри, — говорю. — Чтоб на этот раз…
И тоже ему подмигиваю.
Он обрадовался!
— Вот и хорошо, — говорит. — Идите домой, пишите. Как можно больше! Но сюда больше не ходите. Мы сами к вам придем. Чтоб вам времени не тратить…
И точно: назавтра же и пришли. Ну сам-то редактор не приехал — заместителей прислал. Такие внимательные. Все прочитали, что я пишу. Потом со мной насчет поэзии беседовали, спрашивали, как себя чувствую. Потом сказали, надо мне укол сделать — специальный, чтоб писалось лучше. И сделали мне укол. А на другой день приехали за мной на машине и сказали, что отвезут меня в дом для творческих работников. Чтоб у меня были уже все условия.
Условия тут, правда, хорошие. Чистота, служащие все в белых халатах. В комнате нас трое творческих работников. Все писатели. Пижамы нам выдали синие, четыре раза в день кормят. И уколы делают. Все свободное время мы пишем. Работается хорошо. Правда, иногда за стенкой кто-то мешает, кричит целый день, что он пропеллер. Но работа идет, стихи пишу, о природе. Шесть тыщ написал уже.
Последнее такое:
Осенним днем всем людям грустно —
Идут осадки цельный день.
Но можно выпить без закуски.
Когда приходит к нам осень!..
1972
Вечером после работы
Я пришел с работы, взял газету