Его реакция произвела на Сонку огромное впечатление — она ценила такую преданность и открытость со стороны мужчины. И ее ничуть не смутило. что Маяковский год спустя попросил Адамовича помочь Лиле с валютой, когда в очередной раз она поехала за границу. Адамович устроил для Лили денежный перевод. Оба эти события открыли дорогу Сопке в крут Лилиных друзей. Друзьями они и останутся — до конца.
Осенью 1927 года отмечалось десятилетие Октябрьской революции. Маяковский написал к юбилею поэму «Хорошо», с огромным успехом читал ее в разных аудиториях. Главы из поэмы, а потом и вся она печатались в разных газетах и журналах. Это был пик его славы. Именно в ней, в этой поэме, написанной уже после того, как — по бытовым стандартам — любовным отношениям с Лилей пришел «каюк», он снова говорит о своей неизменной любви. О «глазах-небесах» любимой — тех самых, которые «круглые да карие, горячие до гари».
Как раз в эти дни на юбилейные торжества съехалось в Москву много иностранных гостей, в том числе писатели, люди искусства. Квартира в Гендриковом была в те дни местом их встреч. Пришли его парижские знакомые писатели Жорж Дюамель и Люк Дюртен, познакомившийся с ним в Мексике художник Диего Ривера, известный ему по Нью-Йорку писатель Теодор Драйзер. Все они сочли необходимым — кто пространнее, кто короче — записать свои впечатления о Лиле. И во всех отзывах неизменно фигурируют.ее глаза— сияющие, манящие, бездонные, завораживающие, очаровательные...
По мнению многих биографов, в эти осенние дни 1927 года в квартире в Гендриковом появляется и обаятельный чекист, зловещая роль которого во многих кровавых операциях Лубянки ныне хорошо известна. По другим данным — и об этом уже сказано выше, — в круг Бриков — Маяковского Яков Саулович Агранов («милый Яня», как здесь его называли) вошел еще шестью годами раньше. Никто с точностью не знает, как, когда, при каких обстоятельствах это случилось.
Косвенным ориентиром считаются созданные в 1927 году поэтические панегирики Маяковского в адрес чекистов. «Солдаты Дзержинского Союз берегут», «ГПУ— это нашей диктатуры кулак сжатый», «Бери врага, секретчики!», «Плюнем в лицо той белой слякоти, сюсюкающей о зверствах Чека», «Зорче и в оба, чекист, смотри!»— эти и другие стихотворные афоризмы Маяковского были тогда в ходу и цитировались повсеместно. Не обошел поэт своим вниманием «славных чекистов» и в поэме «Хорошо»: «Лапа / класса / лежит на хищнике — Лубянская / лапа / Чека». И там же: «Юноше, / обдумывающему / житье, / решающему— сделать бы жизнь с кого, / скажу, / не задумываясь,/ — «Делай ее с товарища Дзержинского».
Случайно ли все эти восторги совпали с нашествием «солдат Дзержинского» в дом Маяковского— Бриков? Стихотворение «Солдаты Дзержинского», написанное к десятилетию создания карательных органов советской власти, посвящено «Вал. М.», то есть Валерию Михайловичу Горожанину, тому видному чекистскому деятелю, с которым Маяковский сочинил киносценарий «Борьба за нефть» — об истории захвата Англией иранской нефти.
Скорее всего, Маяковский познакомился с ним в Харькове, где Горожанин был крупной чекистской шишкой. Настолько крупной, что от щедрот своего сердца тут же сделал Маяковскому необычный подарок: револьвер с удостоверением к нему «на право ношения». Считается, что именно Горожанин на правах приятеля и соавтора (никакого участия в работе над сценарием он, видимо, не принимал, а был поставщиком материалов, собранных лубянской разведкой) привел Агранова в Гендриков. Но если вся чекистская братия появилась там лишь в 1927 году, то кто же устраивал Брика на работу в ГПУ и кто выдавал Лиле удостоверение сотрудника этих органов шестью годами раньше?
Дружба всей семьи с Аграновым была на виду, и многие современники, в том числе и те, кто был близок к дому, не сомневались в характере его отношений с Лилей. В некоторых свидетельствах прямо употребляется слово «любовники». Самый близкий из всех здравствующих к Лиле человек, Василий Васильевич Катанян, основываясь на рассказах самой Лили и сокровенно личных ее письменных свидетельствах, утверждает, что никаких иных отношений, кроме платонических и чисто дружеских, между ними никогда не было. Вполне возможно... И все же многие годы спустя, в беседе с литературоведом Дувакиным, она не отвергла, а промолчала, когда тот сослался на молву, что Агранов был ее любовником. Если бы молва была только молвой, и ничем больше, Лиля, вне всякого сомнения, решительно заявила бы, как не раз это делала в других случаях, что речь идет всего-навсего о сплетнях.
Скрывать свои любовные связи Лиля всегда считала делом ханжеским и никчемным. Кого хотела, того и выбирала для любовных утех, и не видела надобности оправдываться перед современниками и потомками. Но как раз этот альянс, пусть даже и не любовный, имела основания скрывать. Возможно, по просьбе Агранова, вызванной причинами сугубо делового порядка. Но, возможно, и потому, что понимала, насколько и чем фигура Агранова выделяется из общего ряда ее обожателей и друзей. Если банально-любовных отношений все-таки не было, то на чем строилась их особо тесная дружба? Чем — поставим вопрос иначе — он привлек в таком случае расположение Лили? Ведь в тесный круг Бриков допускались только люди определенного интеллектуального уровня, главным образом из мира культуры.
Агранов стал не только завсегдатаем дома. Лиля проявляла большую нежность к его дочери от первого брака Норе, баловала ее, задаривала приятными вещами. Очень вероятно, что за всем этим скрывалась отнюдь не любовь в каком угодно смысле этого слова, а «служебные» отношения или, что еще вероятней, простой и всем понятный расчет: Агранов был очень влиятельным человеком и мог помочь в устройстве самых различных дел. Ему самому, в свою очередь, пресловутый Лилин «салон» был интересен как объект служебных наблюдений: ни для кого не являлось секретом, что он приставлен к интеллигенции и патронирует ее с Лубянских, разумеется, позиций. Наконец, вряд ли случайно, что в позднейших своих мемуарах, когда с имени Агранова уже был снят и формальный и моральный запрет, Лиля ни разу не упомянула о нем — ни в каком контексте, ни в каких интервью или воспоминаниях.
Не упомянула и других очень крупных лубянских бонз, тоже зачастивших в дом в Гендриковом. Наиболее видным из них был Михаил Сергеевич Горб (его подлинное имя: Моисей Савельевич Розман), в то время заместитель начальника иностранного отдела ОГПУ, руководивший работой советской резидентуры во Франции. С 1921 по 1926 год он, пребывая в глубоком подполье, возглавлял сеть лубянских агентов, обосновавшихся в Германии, жил по подложным документам в Берлине и почти наверняка встречался там и с Лилей, и с Осипом, и с Маяковским.