Читать интересную книгу И пусть вращается прекрасный мир - Колум Маккэнн

Иногда он выбирался в ближайший городок, шел по главной улице к бару, в котором собирались местные скотоводы. Суровые парни глядели на него свысока: он казался им маленьким, слабым, изнеженным. На самом же деле он был сильнее любого из них. Порой какой-нибудь работник ранчо предлагал ему померяться силой на кулаках или в армрестлинг, но нужно было поддерживать тело настроенным. Порванная связка обернется катастрофой, вывихнутое плечо отбросит назад по меньшей мере на полгода. Он успокаивал их шутками, показывал карточные фокусы, жонглировал подставками под пивные кружки. Покидая бар, хлопал каждого по плечу, незаметно извлекал из карманов ключи, отъезжал полквартала на их пикапах, оставлял ключи в замках зажигания и, смеясь, шел домой под звездами.

На двери его дома, изнутри, висела табличка: Нельзя упасть наполовину.

Он был убежден, что идти по канату нужно красиво, грациозно. Необходима была вера, что доберешься до другого конца. На тренировках он падал лишь однажды, да, один-единственный раз, но теперь чувствовал, что новому падению не бывать, это попросту невозможно. Так или иначе, хоть один изъян да должен быть. В любом шедевре должен быть небольшой недочет. Но при падении он сломал несколько ребер, так что теперь, делая глубокий вдох, порой чувствовал укол в области сердца, как тихое напоминание.

Временами он упражнялся нагишом, просто чтобы видеть, как работают мускулы. Настраивал себя под ветер. Прислушивался не только к самим порывам, но и к предчувствию этих порывов. Тут все сводилось к шепоткам. К намекам. К догадкам. Даже влага его глаз улавливала приближение ветра. Вот он. Какое-то время спустя научился выщипывать из его шума отдельные звуки. Даже ритм пения насекомых что-то сообщал ему. Он любил дни, когда ветер яростно несся по лугу, тогда он вплетал в него собственный свист. Если ветер становился чересчур сильным, прекращал насвистывать и сопротивлялся всем существом. Ветер обрушивался под самыми разными углами, порой он налетал со всех сторон сразу, неся с собой запахи деревьев, дыхание болот, брызги оленьей мочи.

Случалось, он чувствовал такую непринужденность, что мог подолгу наблюдать за оленями, следить за столбами дыма от лесных пожаров, любоваться семейством сарычей в гнезде, — но в минуты наивысшей концентрации глаза переставали видеть вовсе. Окружающие образы не достигали сознания. Нужно было рисовать их заново, лепить при помощи фантазии, заполнять пробелы несуществующими деталями: башня впереди, на дальнем конце обзора, очертания города внизу. Он старался удержать эту картинку, чтобы затем сосредоточиться на взаимодействии тела с канатом. Порой он укорял себя за то, что громоздит на этих лугах город, но обойтись без него никак не мог: в воображении он должен был сплавить пейзажи воедино — траву, город, небо. Могло показаться, что в своем сознании он поднимается все выше, ступая по другому канату.

Прежде ему доводилось упражняться и в других местах — пустующий склад на берегу, укромный болотистый участок на восточной оконечности Лонг-Айленда, поле на окраине штата, — но расставание с лугом далось труднее всего. Оглядываясь через плечо, он видел себя по шею в снегу и помахал самому себе на прощание.

Он погрузился в оглушительный шум города. Грохот стекла и бетона. Тарахтенье машин. Пешеходы обтекали его, как вода. Он ощущал себя иммигрантом прошлых веков, сошедшим на новые берега. Он обходил город по периметру, но почти всегда — в виду у башен. То был предел человеческих возможностей. Никому другому и в голову бы не пришло. Он чувствовал, как его распирает от безрассудной отваги. Стараясь остаться незамеченным, он обследовал обе башни. Мимо охранников. Вверх по лестнице. Строительство южной башни еще не завершено. Немалая часть здания так и оставалась незанятой, нежилась в не убранных пока лесах. Ему оставалось только догадываться, кем были люди вокруг, что им нужно. Он выбрался на незаконченную крышу — в строительной каске, чтобы избежать разоблачения. Мысленно сделал точный слепок обеих башен, отпечатал их в памяти. Вообразил двойные распорки на крыше. Y-образную развилку туго натянутых канатов, которые здесь появятся. Отражения в окнах и то, как в них отразится он сам; под разными углами, вид снизу. Поставив одну ногу на кромку крыши, он покрутил над пропастью носком второй, сделал стойку на руках на самом краю.

Уходя оттуда, он чувствовал, будто вновь машет старому другу: по шею в снегу, но в четверти мили от земли.

Как-то на рассвете он обследовал периметр южной башни, помечая себе расписание развозивших товары автофургонов, когда заметил внизу женщину в зеленом комбинезоне. Проходя у основания башен, она то и дело склонялась, словно завязывая шнурки, с рук женщины спархивали легкие перья. Она собирала мертвых птиц в маленькие пакеты на застежках. Белошейных овсянок в основном, хотя попадались и певчие. Они мигрировали поздно ночью, когда воздушные потоки обыкновенно спокойны. Ослепленные буйством городских огней, они врезались в стекла или без конца летали вокруг башен, пока не падали без сил: город приглушал их природные способности к навигации. Женщина вручила ему перо черношейной славки; вновь покидая город, он захватил его с собой на луга и воткнул в щель на стене, у входа в хижину. Очередное напоминание.

Все кругом преследовало некую цель, передавало сигнал, обладало смыслом.

Но в итоге все сводилось к проволоке. Только он сам и его канат. Двести десять футов от земли и дистанция от края до края. Башни спроектированы так, чтобы в бурю могли раскачиваться с амплитудой в полные три фута. От мощного порыва ветра или даже резкого перепада температур здания станут качаться, и тогда проволока натянется и запрыгает. Одна из тех немногих вещей, которые зависят от случая. Если в этот момент он окажется на канате, придется оседлать скачущую дугу — или лететь вниз. Колебания башен могут даже порвать канат надвое. Оборванный конец каната способен снести человеку голову, на лету. Чтобы все правильно рассчитать, требовалась исключительная дотошность: катушка, зажимы, ключи, выправление и выравнивание, вся математика, замеры сопротивления. Следовало достичь тягового усилия ровно в три тонны. Но чем сильнее натянут канат, тем больше смазки может из него выжаться. Даже небольшие перемены в погоде могли выдавить из сердечника каплю смазки.

Он тщательно обсудил планы с друзьями. Им придется незаметно пробраться во вторую башню, установить распорки, натянуть канат, остерегаться охранников, сообщать о происходящем по интеркому. Без этого переход невозможен. Они разложили схемы и чертежи, вызубрили их наизусть. Лестничные клетки. Пункты размещения охраны. Изучили потайные места, где их ни за что не обнаружат. Будто планировали ограбление банка. В те ночи, когда не удавалось уснуть, он бродил по одинаково невыразительным улицам, окружавшим Всемирный торговый центр. На расстоянии, с освещенными окнами, две башни сливались в одну. Он останавливался на перекрестке и поднимал себя ввысь, воображал себя в небе — одинокая фигура, темнее самой темноты.

Вечером накануне перехода он растянул канат вдоль улицы, на целый квартал. Водители проезжавших машин недоверчиво глядели, как он его разматывает. Ему нужно было очистить проволоку. Он педантично прошел всю длину, протирая канат смоченной в бензине тряпкой, затем ошкурил наждаком. Надо увериться в том, что случайно отскочившая жилка не зацепит ногу прямо через балетку. Единственный отломок — не больше рыболовного крючка — мог оказаться фатальным. Кроме того, в канате каждая жила должна занимать отведенное ей место. Никаких сюрпризов. Канаты тоже подвержены спадам настроения. Самое худшее, что могло случиться, это внутренний момент: жилы проворачиваются подобно змее, выползающей из собственной шкуры.

Канат состоял из шести жил по девятнадцать струн в каждой. Семь восьмых дюйма в диаметре. Свит с идеальной точностью. Жилы обвивали сердечник с определенным шагом, дававшим наилучшую опору ноге. Он и его друзья прошли по вытянутому кабелю, воображая себя высоко в небе.

В ночь перед переходом им потребовалось десять часов, чтобы незаметно натянуть канат. Он совсем выдохся. Не захватил достаточного количества воды. Думал даже, что не сумеет пройти по проволоке: казалось, тело настолько обезвожено, что легко переломится от движения. Но сам вид натянутого между башнями каната привел его в восторг. Прозвучал вызов интеркома с дальней башни. Все готово. Сквозь него словно прошел заряд чистой энергии, теперь он был свеж и полон сил. Тишина, казалось, создана специально, чтобы он мог в ней раскачиваться. Утреннее солнце медленно ползло по верфям, по реке, по серым прибрежным кварталам, оно затопило низкорослое убожество Ист-Сайда, где окрепло и рассеялось, — дверные проемы, тенты, карнизы, подоконники, кирпичная кладка, ограды, коньки крыш, пока не совершило затяжной прыжок и не ударило по скученному, тесному пространству городского центра. Он прошептал несколько слов в микрофон интеркома и помахал рукой фигурке, ждавшей на южной башне. Время действовать.