не режиссер, – пожала плечами жена, убирая остатки вредоносного напитка в холодильник.
Артист поднял на нее глаза и счел некрасивой. Неприятной даже.
– Андрей – тоже не режиссер, – пробурчал вслух, уставившись на закрытую дверцу холодильника «ЗиЛ», за которым охотился не один месяц. И зачем только охотился, подумал. Андрей вот, уверен, ни за каким барахлом не охотится, ему все преподносят на блюдечке с голубой каемочкой. Тут жена и выдала:
– Что ты сравниваешь, Андрей – красавчик.
Артиста это отчего-то взбеленило:
– А я урод, это ты хочешь сказать? – и он открыл дверцу, решительно выдергивая бутылку из алюминиевой ложи с внутренней стороны дверцы.
– Нет, – жена выхватила бутылку и понесла в свою комнату.
Они поделили свои три комнаты просто: его, ее и большая гостиная, которую еще предстояло обставлять. А жизнь, вернее жалобы на нее, шли на кухне. Ее «нет» относилось к бутылке, это нетрезвый Артист ясно понял, потому вышел из квартиры, хлопнув дверью, и направился к лифту. Ноги сами понесли его к квартире номер пять, где жил музыкант-алкоголик, руководивший одним из многочисленных ВИА, и его красавица-жена.
– Не понимаю, – бормотал сам себе Артист, – ну почему у таких чудовищ такие красивые жены! И мне еще говорят, что я урод, нет, вы это видели? Да я и по сравнению с Колей – просто Аполлон. Бешеная энергия у него, говорите? Да у меня, если я дам себе волю, такая будет энергия, что мало никому не покажется! – вдохновлял себя Артист, нажимая на кнопку звонка. Время было позднее, но у Дома свое расписание, богема же!
Дверь открыла Ирочка и обомлела: сам Артист на пороге! Она знала, что он тут живет, соседи перезнакомились на первом же собрании ЖСК под председательством застройщика, который считался тогда главным человеком в Доме, но это же так, шапочное знакомство.
– Я… я… – начал Артист, пытаясь настроить артикуляционный аппарат, разболтавшийся от выпитого, – хотел с вашим мужем… немножко выпить… – И икнул.
Ирочку этим было не напугать, муж ее пребывал в таком состоянии все время, когда находился дома, а случалось это, к счастью, нечасто – гастроли за гастролями, чес, как выражались в эстрадной среде. Ирочка пригласила Артиста в гостиную, приложив палец к губам: «Димка спит, сын».
– А мужа нет дома, – добавила она, когда Артист рухнул в глубокое плюшевое кресло.
– Ой! – то ли сказал, то ли икнул Артист.
С мужем он еще ни разу не пил, но в Доме музыкант слыл мастаком по этой части. Так говорили в семидесятые: «мастак», производное от «мастер». Теперь Артист спрашивал сам себя, к нему он шел или к ней, неземной красавице, за любовью и лаской?
– Может, вас покормить? – спросила она так ласково, что Артист кивнул, протянул к ней руки, хотел встать, но не смог и только воскликнул: «Ты женщина моей мечты!» Ирочка уже удалилась на кухню, где у нее всегда водились разносолы. Когда она вернулась с большим жостовским подносом, на котором были горячий супчик, кулебяка, холодец, маринованные грибочки, свекольный салат, бутылка «Лимонной», Артист мерно храпел в кресле. Так начался их роман.
Жена Артиста носилась по Дому как ненормальная, звонила во все двери и требовала собрать общее собрание, чтоб выселить Артиста из квартиры за аморальное поведение. Так весь Дом оказался в курсе происходящего, и это сблизило соседей, заходивших друг к другу на чай или пару рюмок, чтоб обсудить новости. Человек-который-решал-вопросы посоветовал жене присмиреть, поскольку квартиру дали Артисту, а она тут в качестве придатка, и если у него будет другая супруга, то уехать придется ей.
– Какая несправедливость! – убивалась жена, доставая из аптечки корвалол – ведь это я пробивала квартиру, а не он.
Но открыть глаза на этот вопиющий факт было некому: когда раздавался звонок и соседи в глазок обнаруживали жену Артиста, они на цыпочках отходили от двери, будто никого нет дома.
Один из соседей, эстрадный писатель, написал Артисту монолог – пусть и «клоунский», согласно призванию Артиста, смешной, но отчасти правдивый, про историю его любви. Артист постучался к цензору, быстро получил «лит», и монолог этот принес Артисту славу, которой ему недоставало, превратив из «мастера эпизода» в солиста, а сам роман естественным образом сошел на нет. Жена присмирела, Ирочка, став знаменитостью Дома, вступила на путь сексуальной революции, о чем муж-алкоголик не догадывался, поскольку любовь к алкоголю затмила для него все прочие чувства. Впрочем, некоторые думали наоборот: догадывался и именно поэтому стал пить совсем уж по-черному. Но на самом деле мужа терзала того же рода печаль, что и его кратковременного соперника: у него был известный ансамбль, он зарабатывал большие деньги в провинции, но песни их страна не распевала, «хоть узлом завяжись» – любимое его выражение. И так вышло, что после «взлета» Артиста муж-музыкант, наоборот, пошел вниз. У некоторых жильцов даже возникло подозрение, что Ирочка – колдунья. Все, что мешало Артисту, пока длился их роман, устранялось само собой, как по мановению волшебной палочки. Андрей внезапно разошелся с женой (а такая была пара, как двое голубков) и покинул Дом. Перед глазами Артиста больше не маячил этот образец гения и красоты. Кроме того, Андрея вдруг не утвердили на завидную роль, и это принесло удовлетворение из серии «богатые тоже плачут». Уехал и Коля, просто потому, что стал чувствовать себя в Доме как на коммунальной кухне. Наведывался иногда к родителям, а сам поселился рядом с театром, чтоб сократить путь, на котором его подстерегали многочисленные поклонницы. У известных актеров была тогда мода жениться на столь же известных актрисах, а наш Артист потому жил со своей сварливой женой, вывезенной из Ростова, что для него была совершенно непереносима конкуренция, тем более в семье. И вообще он с юности знал, что по-настоящему великим может стать только тот, у кого есть преданная жена-помощница, как у Льва Толстого.
В семидесятые Дом жил с открытыми дверями. Все ходили друг к другу ежедневно, только дети, вырастая, игнорировали общую жизнь и норовили куда-нибудь сбежать. А среди взрослых если кто и нарушал гармонию, то только оперная певица. Дом дрожал от ее сильного голоса, и на общем собрании был поставлен вопрос о том, чтоб выделить ей определенный час для домашних рулад – она давала уроки, а так-то пела в своем театре. Спор о том, какой это должен быть час, чуть не перешел в потасовку. Одни отдыхают днем между репетицией и спектаклем, другие возвращаются вечером измотанные, третьи пишут с утра. Примирились на том, что неизбежное зло надо претерпевать стоически.
В восьмидесятые