о чем думал прадед: вот будет опять война (и она была), может, и печку не затопишь зимой, чтоб вражеский самолет не увидел дым из трубы, в войну все, что греет – на вес золота. Трехлитровых банок с консервированными ягодами из сада тоже было немало. Насколько древних – неизвестно. А не выбрасывалось вообще ничего: бумажки с номерами телефонов, которых давно не существует, пригласительные билеты, майки, изношенные в решето, сломанные часы, папин дневник с записями о том, когда он посадил луковицы гладиолусов и когда зацвели тюльпаны, лилии и все-все-все – бесконечное документирование каждого дня жизни. И уже не потому, что день вчерашний может помочь завтрашнему, а просто чтоб оставался след.
После того как десятки зеленых мешков для строительного мусора были заполнены останками десятилетий и отвезены на помойку, мы начали в доме ремонт. Простой, косметический – тут не было никогда никакого, но занял он тем не менее не один месяц. И вот закончен и он, и бумажный лабиринт пройден, остается одна процедура, для которой уже собраны все документы: получить в дар от дяди вторую четверть дома. У дяди рядом свой дом, со всеми атрибутами цивилизации, и ему эта четверть не нужна, и лишняя, только с платежками разбираться, а мне предстоит дом достраивать. Потому что нельзя же без туалета и душа, а места для них нет.
Три поколения предков обходились деревянным сооружением в конце участка, с невыносимым амбре, а я не могу. Я еще не думаю о том, что строительство – это как два ремонта с тремя переездами, напротив, приятель рассказывает, как быстро и легко далась ему пристройка к дому, и я решила, что возьму этих его строителей. Да, я вижу, как сосед справа строит дом уже три года и работает у него уже третья бригада, а человек он довольно богатый, не мне чета, но вынужден сам приезжать на стройку, иначе все делают не так или не делают вообще. А у меня будут волшебные строители, которые сказали, что построят все за три месяца. Но пока нужно идти к местному нотариусу и получить дарственную, чтоб я могла приступить к достраиванию уже полностью своей половины дома. И вдруг местный нотариус звонит и говорит, что в свидетельстве о наследстве написана одна площадь дома, а в документах на сам дом – другая, больше. И номер объекта, то есть дома, тоже другой.
Иду в БТИ, а мне говорят, что дом, который во всех документах наш, фамильный, снят с учета, а того, в который меня вписали как собственника по наследству, и вовсе не существует. Я – к московскому нотариусу, который и вел наследственное дело. А та говорит: что мне Росреестр прислал, то я и написала. И мне приходится снова заныривать в бюрократический лабиринт.
Выбора не было ни в самом начале принятия наследства, ни на одном из его этапов. Отказаться от наследства не только обидно – отдать государству какое-никакое, а состояние, но и подло по отношению к родственникам и даже к соседу с его половиной дома: государство могло всех просто выселить – место лакомое, а что оно будет делать с четвертинкой дома, тем более что ни у кого ничего не оформлено? Отобрать было легко даже без нарушения законов. Государство, то есть некие конкретные чиновники, с удовольствием забрали бы себе весь этот неразделенный участок с незарегистрированными строениями. А до меня никто ничего не делал, поскольку – ну поскольку всем хочется жить спокойно и не тратить жизнь на тупое обивание порогов, а потом стройки и перестройки. Да даже на простой ремонт, на разборку хлама. Папа правильно думал, что на его век хватит, – хватило. Он выращивал цветы, с энтузиазмом, всю жизнь, обожал дачу, почти тридцать лет жил с больным сердцем – на кой черт ему было соваться в лабиринт, из которого он мог и не выйти! Про участок был еще и спор с соседом, так что он не оформлял его раздел из принципа.
Проблема многострадального народа заключается в том, что на протяжении жизни каждого поколения законы и правила менялись по множеству раз. Прадед и прабабка, те, что построили дачу, родились в русской крепости Грозная, основанной царицей Екатериной – типа охранять рубежи, переименованной потом в город Грозный, оставшийся казачьей вольницей. Они и были из семьи казаков, сами же уже без шашки, а с гражданской профессией, прадед был учителем. А потом Грозный стал чеченским. Они пережили две революции, Гражданскую войну, переехали поближе к сыну, моему деду, вот сюда, где укрепившееся пуще крепости Грозная советское государство выделило участки под дачи. Раньше здесь тоже были дачные участки, только при царе их продавали и покупали, а тут раздавали бесплатно. Дом строили за свой счет, и он стоил денег, тех самых смешных одиннадцати рублей за половинку, а участок делили по договоренности: вся земля все равно принадлежала государству. И если государство хотело участок забрать вместе с домиком, оно его забирало. Так случилось с дачей других моих предков, записанной на мое имя, – понадобилось застроить территорию многоэтажными домами, так пришли и снесли. Это называлось не «частная собственность», а «личная», типа как тобой купленный предмет, оставленный на чужой (земля-то не твоя) территории. Хочешь – забирай, некуда – проваливай. Это был 1983 год.
Даче отцовских предков повезло больше. Но вот дед и бабушка, оба 1900 года рождения, для которых внешняя жизнь менялась чуть не каждый год, удивительным образом проходили сквозь все потрясения с ледяным спокойствием. Бабушка не изменила дореволюционного, то есть своих первых семнадцати лет, домашнего уклада. Те же праздники, но с другими названиями: праздник зимы (Рождество), с тортом из сухофруктов и орехов, праздник весны (Пасха), с куличами и пасхой в деревянной пирамидке с буквами ХВ – это когда маленькая я спрашивала, что отмечаем. В семье маминых родителей, где я выросла, праздники были другие: 7 Ноября, 1 Мая, а Новый год, праздник цифры, конечно, роднил всех.
Бабушка всем раздавала задания по хозяйству, и все слушались. Кроме отца: он был либо на спектаклях, либо в театральных командировках, либо на банкетах, либо сказывался больным. А на даче – у него же цветы! И он целыми днями полол, копал, подвязывал, сажал, удобрял. Дед сидел в саду со своей спидолой и слушал вражеские голоса. На даче они ловились. Еще он был мастер всяких технических приспособлений. Сейчас обычная вещь – заходишь в отеле каком-нибудь в туалет – и свет сам зажигается,