— Здоровья тебе, хозяюшка, — обгоняя холопов, вошел он на двор. — Тебе, Полинушка, счастия и богатства. Как здоровье, Андрей Васильевич, храбрый наш, непобедимый витязь? Готов ли снова в седло подняться, саблей в чистом полюшке помахать? Мыслю, есть у нас с тобой такая счастливая возможность.
— Неужели война, дядюшка? — встрепенулся Зверев.
— Это ныне на волоске висит, Андрей Васильевич. И так уж милостив к нам Господь, что с вопросом сим опять от тебя все зависит.
— Помилуй, Юрий Семенович. Я, почитай, полгода в постели!
— Уж такова судьба твоя, княже, даже в постели участью пределов дальних вертеть, — весело рассмеялся Друцкий. — Дело в том, что друг твой Адашев, который Даниил… Ну, помнишь, в Александровской слободе в гости наведывался? Так вот…
— Гости дорогие, что же вы позорите меня, на улице все стоите? Коли побеседовать хочется, так в горницу идите, али в трапезную. Я пива и огурчиков велю принести, — перебила мужчин Ольга Юрьевна. — И рыбки копченой.
— Пива? — подергал себя за бороду князь Друцкий. — От пива я не откажусь. В горле, пока скакал, пересохло. А разговор получится долгий.
Через несколько минут они уже сидели в прохладной трапезной с распахнутыми наружу окнами, а гость, неторопливо прихлебывая чуть горьковатый хмельной настой, рассказывал:
— Стало быть, Андрей Васильевич, после беды твоей, что на дороге случилась, доблестный наш хан Шиг-Алей повел свои лихие сотни на покинутую Богом ливонскую землю. Сразу, за Печорами разделил он орду на малые сотни и повелел скакать на все стороны, брать добычу, какая понравится, а что не по нраву придется, так то жечь, дабы никому другому не досталося. Ну, что тут скажешь? Порезвились они славно, тут уж ни отнять, ни прибавить. Во всей Ливонии от озера Чудского и до самого моря ни из единого замка и ни из единого города ни один воин им навстречу не вышел, дабы землю свою защитить и людей, что каждый год оброк платят и барщину тянут. Татары хвастались, такой полон они собрали, что веревок его вязать у них не хватило, а потому брать они стали лишь юношей и девиц возрастом от двенадцати до шестнадцати годов, а всех прочих бросали за ненадобностью.
Скота же собрали столько, что ненужный загоняли в сараи и жгли вместе с ними. Хотя тут они, верно, врут. Кто же скотину жечь станет, коли взять можно? Скотина не человек, сбежать не попытается, в спину не ударит, вязать ее не надобно… Так вот. У Дерпта народ померз, многие тысячи. Сбежались туда спасения искать — ан ворота отворять никто не стал, татар убоялись. Три дня хана ждали. На улице же мороз стоял изрядный. Декабрь поди. Беглецы сии все и померзли, полные рвы ими завалены были. Шиг-Алей же Дерпта трогать не стал, мимо прошел. Степняки, они ведь на стены лезть не любят, не в их сие обычае.
Гуляли татары по ливонской земле добрых три месяца, а иные и более. Ушли, лишь когда устали, и когда жечь и грабить вне стен каменных стало нечего. Добычи привезли столько, что и не счесть. Вестимо, и в сказках столько никогда не обещалось, сколько они на деле привезли. Дань Юрьевскую до скончания веков из нее платить можно было бы. Но раньше Шиг-Алея до Москвы посольство успело добежать ливонское и с Алексеем Адашевым мир вечный подписать. Уж и не знаю, на что рыцари согласие свое дали, но, мыслю, на все, чего писарь указать не поленился. Договор сей привез, как мыслишь, кто? Брат писарской, Даниил Адашев. Он же после того воеводой в Ивангороде сел. А через речку от сей крепости иной город стоит, Ругодив. Нарва, по-немецкому.
Перебрался я туда, в трактире комнату снял. Там и проведал, что крепостью нарвской командует от ордена фогт Эрнст фон Шнелленбер, славный такой, веселый малый. Показалось мне, что родичи мы с ним по линии кузена моего, Жана де Щанпольона, женатого на троюродной племяннице моего крестного отца. Взял я с собой вина хорошего и отправился к фогту Эрнсту решить этот важный вопрос. Ты сам понимаешь, княже. Коли родственник в твой город приехал, но визит вежливости не совершил, то ведь и обиды возникнуть могут. Уважаемый фон Шнелленбер меня принял, честь по чести. Мы с ним славно посидели, линии отцовские вспоминая, и родственников общих так-таки нашли. Уж не помню, каких. Было сие уж спустя шесть кувшинов не считая первого. Тут я его и спросил, могут ли пушки его крепостные до Ивангорода добить? Ибо слышал я, что русские пищали более крепкие, нежели немецкие, и они через реку добивают, а наши ядра в воде тонут.
Фогт Эрнст обиделся сильно, да… Повел меня к наряду на угловой башне, пушкарей тамошних призвал. Я же всем вина налил немедля, честно, дабы за хлопоты не обижались. Ну, и начали мы через Нарову ядра метать…[22] Да-а… С каждого ствола по два раза пальнули. Иные ядра попадали, иные правда в воду булькались. Повеселились славно. А вина я в пушкарей влил столько… ныне и вспомнить страшно.
Однако же день сей кончился, настал новый. Пристыженный, пришел я вечером к другу своему Эрнсту, принес кошель с тремя гривнами серебром, покаялся, что через меня у него поруха случиться может. Чай, без приказа порох жег и ядра тратил. Посему, мол, хочу ему убыток возместить, коли снимут его с должности, али еще как накажут. Он серебро взял, мы за примирение выпили изрядно, пушкарей тоже угостили. Тут я и скажи, что вдвое больше дам, коли мне самому по подлым диким русским стрельнуть разрешат. Доблестный фогт фон Шнелленбер отказать не смог, а потому веселье наше продолжилось. На третий же день я объявил во всеуслышанье о русской трусости, ибо жалкие варвары не посмели ответить нам ни единым выстрелом, хотя мы бьем их уже два дня. Я дал фогту еще серебра, дабы не поимел он убытка в случае своей отставки, и мы опять начали дразнить ядрами, как мы выражались, «русского медведя, трусливо зарывшегося в берлогу». Баловство наше, кстати, вызывало в бюргерах изрядное веселье, и они немалыми толпами высыпали посмотреть, как наши ядра кромсают стены Ивангорода и выбивают камни из башен.
Даниил же Адашев, в воеводах оказавшись впервые, растерялся изрядно. У него на руках грамота была перемирная, по коей воевать было никак нельзя, но и терпеть обстрел каждодневный он не мог. Боярин четвертым утром прыгнул на почтовых и помчался жалиться государю и просить братьего совета.
Зверев фыркнул, ткнулся носом в кружку. Он не стал спрашивать, откуда князь Друцкий знает, как себя вел и что думал молодой воевода, но очень сильно подозревал, что во время своего сидения на реке Нарове хитрый старик каждодневно пил не с одним только фогтом фон Шнелленбером. Ведь, как воспитанный человек, он не мог, проезжая Ивангород, не навестить хорошего друга своего близкого родственника.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});