Читать интересную книгу Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина) - Марк Твен

— Вот теперь, герцог, голова у вас опять варить начала, — говорит король и лезет под занавеску футах в двух-трех от меня. Я так и влип в стену, закостенел, хоть меня малость и трясло; стою, гадаю, что они скажут, застукав меня здесь, и стараюсь придумать, как мне тогда выкрутиться. Однако не успел я еще и половинку мысли додумать, а король уже вытащил мешок, так меня и не заметив. Засунули они его в прореху соломенного матраца, который под периной лежал, затолкали в солому на фут-другой и решили, что так оно будет хорошо и надежно, — негритянка же только перину и перетряхивает, а за матрац берется всего раза два в год, значит и деньги в нем целы останутся.

Ну, я на этот счет держался другого мнения. Они еще и до середины лестницы не дошли, как я вытащил мешок, а после взлетел в мою комнатку и спрятал его там, чтобы перепрятать, когда возможность такая представится. И решил, что сделать это лучше где-нибудь вне дома, потому что, хватившись мешка, они весь дом перероют, это я точно знал. Ну а потом лег, не раздеваясь, — заснуть-то я все равно не смог бы, даже если бы захотел, до того мне не терпелось покончить с этим делом. В конце концов, я услышал, как король с герцогом поднимаются по лестнице, скатился с моего тюфяка и высунул голову на мансардную лесенку, чтобы посмотреть, не случится ли чего. Ничего не случилось.

Дождался я времени, когда ночные звуки уже стихают, а утренних еще не слыхать, и тихонько соскользнул по лестнице.

Глава XXVII

Золото возвращается к покойному Питеру

Подкрался я к их дверям, прислушался — оба храпят. Я на цыпочках сошел вниз. Ниоткуда не доносилось ни звука. Я заглянул в чуть приотворенную дверь гостиной и увидел, что люди, оставшиеся в доме, чтобы нести бдение у гроба, крепко спят по креслам. Дверь в гостиную, где лежал мертвец, была открыта, в обеих комнатах горело по свече. Я миновал и эту дверь — в гостиной никого и ничего, только останки Питера, и двинулся дальше и скоро уперся в парадную дверь дома, и она оказалась запертой, а ключа в замочной скважине не было. И тут слышу, за спиной у меня кто-то по лестнице спускается. Я метнулся в гостиную, поозирался по сторонам, вижу — единственное место, в каком можно спрятать мешок, это гроб. Крышка его была сдвинута примерно на фут, оставив открытыми лицо покойника с влажной тряпицей на нем да часть савана. Я запихал мешок под крышку, ниже сложенных рук Питера, — они оказались такими холодными, что меня дрожь пробрала, — а потом проскочил по комнате к двери и встал за ней.

Вошла Мэри Джейн. Она почти неслышно приблизилась к гробу, опустилась на колени, заглянула в него, достала платочек и заплакала, правда, плача я не услышал, потому что она спиной ко мне стояла. Я выскользнул из гостиной и, проходя мимо столовой, заглянул в дверную щель, — проверить, не заметил ли меня кто, — там все было тихо. Никто из спавших и не пошевелился.

Я вернулся в мою постель, настроение у меня было паршивое — столько хлопот, столько риска и вон как все обернулось. Если мешок там и останется, это ладно, говорю я себе; когда мы спустимся по реке на сотню-другую миль, я напишу Мэри Джейн, она откопает гроб и достанет из него золото; но ведь этого не будет — а будет вот что: начнут к гробу крышку привинчивать да и найдут мешок. И король снова получит деньги и тогда уж очень постарается, чтобы никто их больше не попятил. Конечно, мне хотелось прокрасться вниз, вытащить мешок, но я даже пробовать не стал. Близилось утро, с минуты на минуту кто-то из спавших в столовой мог проснуться, и тогда меня поймали бы с шестью тысячами долларов в руках — с деньгами, которых никто моим заботам не вверял. Нет уж, в такую историю я вляпаться не хочу, сказал я себе.

Когда я утром спустился вниз, гостиная оказалась запертой, а ночные бдящие уже разошлись. В доме остались только члены семьи, вдова Бартли, да наша шайка. Я вглядывался во все лица, пытаясь понять, не случилось ли чего необычного, однако никаких признаков этого не увидел.

Около полудня пришел владелец похоронной конторы с помощником. Они перенесли гроб на пару стульев, поставленных в середине гостиной, потом принялись расставлять стулья — наши и те, что мы позаимствовали у соседей, — пока не заполнили их рядами и гостиную, и столовую. Крышка на гробе лежала так же, как ночью, но заглянуть под нее я не мог — слишком много народу вокруг толклось.

А тут начали собираться люди, и мои прощелыги уселись вместе с девушками в первом ряду, у изголовья гроба, и в течение получаса пришедшие медленно дефилировали мимо него, каждый с минуту вглядывался в лицо покойника, некоторые роняли слезу, все было так торжественно, спокойно, только девушки и прощелыги прижимали, понурясь, к глазам носовые платки и тихо плакали. Других звуков слышно не было, одно лишь шарканье ног по полу да сморканье — на похоронах люди всегда сморкаются чаще, чем где-либо еще, не считая, конечно, церкви.

Обе комнаты заполнялись людьми, а похоронщик в черных перчатках скользил там и сям, неслышный, как кошка, умиротворяюще жестикулируя, поправляя что-нибудь напоследок, стараясь, чтобы всем было хорошо и удобно. И ни слова не произносил — рассаживал людей по стульям, пропихивал на остававшиеся еще не занятыми места припозднившихся, освобождал для них проходы — и все это посредством кивков и жестов. А после встал у стены. Он был самым мягким, бесшумным и плавным в движениях человеком, какого я когда-либо встречал, а улыбался примерно так же часто, как окорок.

Откуда-то притащили фисгармонию — насмерть расстроенную, и когда все были готовы, за нее уселась и заиграла юная девица: инструмент забурчал, точно его желудочные колики прихватили, заскрипел, а люди как запоют, — по-моему, у одного только Питера мороз по коже от этих звуков и не побежал. Потом вышел вперед и заговорил, медленно и торжественно, преподобный Хобсон, и тут же из погреба донеслось совершенно ни на что не похожее, безобразное гавканье, — собака там была всего одна, но голосиной обладала могучим и лаяла, не переставая; преподобному пришлось прерваться и стоять у гроба, ожидая, когда она заткнется, — куда там, скоро я уж и собственных мыслей расслышать не мог. Очень получилось неловко, а что делать, никто не знал. Впрочем, длинноногий похоронщик быстренько подал преподобному знак — мол: «Не беспокойтесь, я все устрою» — и заскользил вдоль стены, пригнувшись так, что только плечи его над головами сидевших и виднелись. Прошмыгнул он вдоль двух стен гостиной — шум и гавканье становились тем временем все более непристойными, — и скрылся за дверью погреба. А секунды через две мы услышали, как он дал собаке здоровенного пенделя, как она изумленно взвыла раз-другой и умолкла, — и преподобный заговорил снова, с того места, на котором его прервали. Через пару минут похоронщик вернулся и, опять скользнув вдоль стен, на сей раз вдоль трех, выпрямился, трубкой сложил у рта ладони, вытянул над головами людей шею к священнику и хриплым шепотом сообщил: «Она крысу словила!». А после снова согнулся и скользнул на прежнее свое место. Лица у всех стали довольные, потому что каждому же хотелось узнать, в чем там дело-то было. Такие простенькие поступки человеку ничего обычно не стоят, зато внушают уважение к нему и любовь. Вот и жители этого городка никого так не любили, как своего похоронщика.

В общем, погребальная служба получилась хорошая, но малость длинноватая и утомительная, в нее еще и король встрял и понес обычную его ахинею, однако, в конце концов, служба завершилась, и к гробу стал подбираться с отверткой в руке похоронщик. Я аж вспотел и глаз с него не сводил. Но нет, в гроб он соваться не стал — просто надвинул, как смог тихо, крышку и привинтил ее быстро и крепко. Вот вам и здрасьте! Теперь я и вовсе не знал, там деньги, не там. И говорю себе, допустим, кто-то втихаря слямзил мешок, — и что же я теперь Мэри Джейн напишу? Ну, раскопает она могилу и ничего в гробу не найдет, — что она обо мне подумает? Проклятье, говорю я, на меня ж тогда охоту объявят, а после в тюрьму упекут; нет уж, самое для меня правильное — затаиться и молчать в тряпочку; в хорошенькую я историю впутался: хотел сделать как лучше, а сделал в сто раз хуже, надо было оставить все как есть и не лезть в это дело!

Гроб зарыли, все разошлись по домам, и я опять начал к лицам приглядываться, никак успокоиться не мог. Но так ничего и не выглядел, ни одно лицо ни о чем мне не говорило.

Вечером король по гостям ходил — произносил сладкие речи, дружелюбие изображал и объяснял всем и каждому, что в Англии его ждет не дождется паства, так что ему необходимо побыстрее уладить все имущественные дела и возвратиться назад. Очень он жалел, что приходится так спешить, да и другие все тоже жалели, им хотелось, чтобы он подольше пожил в городке, ну да что ж тут поделаешь, говорили они, — ничего, мы понимаем. А еще король уверял всех, что он и Уильям заберут, разумеется, племянниц с собой, и всех страшно радовало, что девушки будут так хорошо устроены и смогут жить с родственниками и забот никаких не знать, и упрашивали короля поскорее все распродать, тогда девочки сразу смогут уехать с ним. Да и сами бедняжки были до того довольны и счастливы, что у меня просто сердце щемило, — я же понимал, что им врут, обманывают их, а вмешаться и изменить общее настроение не мог.