Читать интересную книгу Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина) - Марк Твен

— Но почему же Гарвей не приехал, как вы полагаете? Он где живет?

— Он в Англии живет, в Шеффилде, проповедует там, а в нашей стране и не бывал ни разу. Понимаете, времени у него было, чтобы добраться сюда, маловато, а может, он то письмо и вовсе не получил.

— Да, большое горе, большое, что он не смог попрощаться с братом, бедняжка. Так, говорите, вы в Орлеан направляетесь?

— Ага, а оттуда еще и подальше. Я там в следующую среду на корабль сяду и поплыву к дяде, он в Рио-Жанере живет.

— Да, путь не близкий. Но приятный, я бы и сам с удовольствием проделал его. Стало быть, старшую из девочек зовут Мэри Джейн?

— Ну да, ей девятнадцать, Сьюзен пятнадцать, а Джоанне — у нее губа заячья, так она все больше бедным помогает, — еще и четырнадцати не стукнуло.

— Бедняжки! Остаться вот так совсем одинокими в нашем холодном мире.

— Ну, могло быть и хуже. У старика Питера все-таки было много друзей, они девочек в беде не покинут. Хобсон, проповедник баптистский; священник Лот Говей, и Бен Ракер, и Эбнер Шаклфорд, и Леви Белл, законник, и доктор Робинсон, ну и жены их, а еще вдова Бартли — это только те, с кем Питер особенно дружен был и о ком домой иногда писал, так что Гарвей, когда приедет, будет знать, где ему искать друзей.

Ну и вот, старик продолжал задавать вопросы, пока не выпотрошил паренька дочиста. Вот чтоб мне пропасть пропадом, если он не вытянул из дурня все про все и о жителях того несчастного городишки, и об Уилксах, и о том, чем зарабатывал на жизнь Питер — он, оказывается, дубильщиком был, а чем Джордж — этот был плотником; и о Гарвее, священнике какой-то тамошней английской церкви; ну и так далее, и тому подобное. А после говорит:

— Скажите, а почему вы решили до парохода пешком добираться?

— Так это ж большой пароход, орлеанский, вот я и побоялся, что он у нас не пристанет. Пароходы, которые с большой осадкой, у нас не встают, как ни проси. Те что из Цинциннати, они да, а этот из Сент-Луиса идет.

— Ну хорошо, а вот Питер Уилкс, он богатый был?

— Он был очень богатый. И домами владел, и землей, и, говорят, припрятал где-то тысячи три наличными, а то и четыре.

— Так когда, вы сказали, он умер?

— Да я, вообще-то, и не говорил, но умер он нынче ночью.

— Выходит, хоронить его завтра станут?

— Ага, около полудня.

— Что ж, это весьма прискорбно, но ведь рано или поздно все мы там будем. И потому нам остается лишь готовить себя к этому событию и тогда все обойдется.

— Да, сэр, оно самое правильное. Вот и матушка моя так завсегда говорила.

Когда мы доплыли до парохода, погрузка почти уж закончилась, и он скоро отчалил. Насчет того, чтобы взойти на него, король ни словом больше не обмолвился, так что прокатиться мне на нем все-таки не удалось. И как только пароход ушел, король велел мне проплыть еще с милю вверх по течению, а там мы нашли уединенное место, и он сошел на берег, и говорит:

— Теперь плыви поскорее назад и привези мне герцога, да пусть он с собой наши новые саквояжи прихватит. А если он на тот берег отправился, сплавай туда, найди его и скажи, чтобы мухой сюда летел. Давай, греби.

Я уже понял, на что он нацелился, но, конечно, ничего говорить не стал. И когда я привез герцога, мы подыскали для челнока местечко поукромнее, а потом эта парочка уселась на бревно, которое на берегу валялось, и король пересказал герцогу все, что узнал от паренька, — слово в слово. При этом говорить король старался на английский пошиб и, надо вам сказать, выходило у него очень неплохо — для такого невежды, как он. Я его речей изобразить не смогу, даже пробовать не стану, однако получалось у него и вправду здорово. Вот, а под конец он говорит:

— Как вы насчет того, чтобы заделаться глухонемым, а, Билджуотер?

Герцог ответил, что для него это раз плюнуть, он, дескать, уже исполнял роль глухонемого на многих подмостках. В общем, стали они парохода дожидаться.

Около полудня прошла мимо нас пара маленьких, однако по ним видно было, что они не из бог весть каких верховий плывут, а после появился и большой, и мы его остановили. С парохода выслали ялик, мы поднялись на борт, оказалось, пароход идет из Цинциннати, но, правда, когда капитан услышал, что нам всего-то навсего четыре или пять миль нужно проплыть, то разорался, обругал нас по-всякому и велел обратно на берег сойти. Однако король сказал, спокойненько так:

— Если джентльмены могут позволить себе заплатить по доллару за милю плаванья и еще один за то, что их отправят на берег в ялике, то и пароход может позволить себе взять их на борт, не правда ли?

Капитан мигом помягчел и сказал, что правда, и когда пароход доплыл до городка, нас отправили в ялике на берег. Там уже собралось десятка два заметивших его мужчин и, как только король спросил: «Не будете ли вы так любезны, джентльмены, не укажете ли мне дом, в котором живет мистер Питер Уилкс?», — они переглянулись и покивали друг другу, словно желая сказать: «А что я вам говорил?». А после один из них ответил, мягко и сочувственно:

— Простите, сэр, но мы можем указать вам лишь одно — дом, в котором он жил до вчерашнего вечера.

Старый мерзавец тут же весь запечалился, и припал к этому мужчине, и уперся ему в подбородок плечом, и обмочил слезами всю его спину, и запричитал:

— Увы, увы, наш бедный братец — он скончался, а мы с ним так и не повидались; о, горе, о, горе!

А после повернулся, ревмя-ревя, к герцогу, замахал руками на самый идиотский манер, и будь я проклят, если герцог не уронил саквояж и не зарыдал тоже. Нет, все-таки я такого жулья, как эти двое, отродясь не встречал.

Ну вот, люди, которые на берег вышли, обступили их, и принялись утешать, и понесли вверх по холму их саквояжи, а они шли, поддерживая друг друга, и плакали, а те люди рассказывали королю о последних мгновениях его брата, и король ковырял в воздухе пальцами, передавая эти рассказы герцогу, и оба они так горевали по поводу смерти дубильщика, точно одним махом целых двенадцать учеников потеряли. В общем, если я когда-нибудь видел таких прощелыг, можете считать меня негром. Мне, прямо-таки, за род человеческий стыдно стало.

Глава XXV

Сплошные сопли и темное вранье

Новость облетела городок в две минуты, и к нам стали со всех сторон сбегаться люди, некоторые даже сюртуки на бегу натягивали. И скоро нас окружила настоящая толпа, шумевшая, как армия на марше. Все окна и дверные проемы тоже заполнились людьми и каждую минуту кто-нибудь спрашивал через забор:

— Это они?

И кто-нибудь из шедших с нами отвечал:

— А кто же еще?

Когда мы добрались до дома, улица перед ним была уже запружена народом, а три девушки стояли в его дверях. Мэри Джейн и впрямь оказалась рыжей, да еще какой — ну и что с того? — все равно красива она была до чрезвычайности, а лицо и глаза ее сияли, как слава господня, до того обрадовал бедняжку приезд дядьев. Король раскинул руки и Мэри Джейн прямо-таки скакнула в его объятья, а сестра ее, которая с заячьей губой, — в объятия герцога, в общем, наобнимались они от души! И почти все, особенно женщины, обливались слезами радости, видя такое их счастье.

Потом король дернул герцога за рукав — исподтишка, но я-то заметил, — а после поозирался по сторонам и увидел гроб, стоявший на двух стульях в углу гостиной, и они с герцогом обняли друг друга за плечи и, утирая, каждый, свободной рукой глаза, медленно и чинно направились к нему, и все отступали в сторонку, расчищая им путь, разговоры и шум прекратились, слышалось только «Чш!», а после мужчины сняли шляпы и склонили головы, и тишина наступила такая, что, если бы булавка на пол упала, все бы это услышали. А моя парочка жуликов подошла к гробу, заглянула в него и заревела так, что их, небось, и в Орлеане слышно было, и обхватили они друг друга за шеи, уперлись подбородками один другому в плечи, и минуты три, а то и четыре, такие слезы проливали, каких я и не видел никогда. Да и все прочие тоже прослезились и черт знает какую сырость развели. Потом король и герцог разошлись по двум сторонам гроба, опустились на колени, прижались к нему лбами и вроде как молиться начали, про себя. Ну, должен вам сказать, на толпу это подействовало — лучше некуда — все зарыдали в голос, и бедные девушки тоже, и чуть ли не все женщины начали их утешать: поочередно подходить к ним, торжественно целовать, не произнося ни слова, в лобики, гладить по головкам, воздевать, продолжая лить слезы, взгляды к небесам и отходить, плача и утирая глаза, чтобы, значит, следующей место уступить. Вот, ей-богу, ничего гнуснее я в жизни не видел.

Ладно, в конце концов, король встал, отошел малость от гроба и, собравшись с силами, произнес прочувствованную речь — сплошные сопли и темное вранье, — насчет того, каким тяжким испытанием стала для него и для его бедного брата и утрата покойного, и то, что они не застали его живым, проделав долгий путь в четыре тысячи миль, однако это испытание искупается и очищается добрым сочувствием и святыми слезами собравшихся, и потому он благодарит их от всего сердца — своего и брата тоже, — ибо слова слишком слабы и холодны, чтобы выразить… — ну и прочая чушь и дребедень в этом роде, так что, под конец меня аж тошнить начало; а закончил он благочестивым «аминь!» и рыданием совсем уж душераздирающим.