Мы остановились в какой-то жалкой гостинице «Près de la Poste», и за это жестоко были наказаны. Нечистота поразительная, обед изрядный. Но комната для спанья и самые постели дурны. Однажды навсегда всякой путешественник должен поставить себе правилом останавливаться только в лучших гостиницах. Если и платить там дороже, то за это выигрываешь комфортом — необходимым для здоровья.
Вечером были мы на концерте, который давали на острове Руссо из добровольных приношений. Тарелка была доверху наполнена серебряными и медными бацами[299]; публики было множество: дамы в костюмах французских, как некогда предсказал это Руссо[300].
Обращусь к самому памятнику. Он работы женевского скульптора Г. Прадие[301]. Руссо представлен сидящим и погруженным в думу. На коленях его лежит книга, в которой он пишет. И тут помещены замечательные слова из его «Contrat social»: «Si le Christ n’était qu’un homme, il est mort comme un Dieu»[302]. У ног его лежат разные книги. Музыка была изрядная. Мы воротились домой уже довольно поздно. Подле самого острова Руссо от женевского правительства поставлена была лодка с двумя лодочниками для спасения неосторожных пловцов по одному несчастному случаю, бывшему с одним молодым англичанином, погибшим во время утренней прогулки.
29 августа / 10 сентября. Так как вчерашний день по случаю какого-то церковного праздника[303] все лавки были заперты и ничего нельзя было купить, я употребил нынешнее утро на прогулку по городу; но прежде всего озаботился перейти в гостиницу «La Couronne», потому что пребывание в гостинице «А la Poste» было для меня невыносимо, невзирая на прелестную картину à la Greuze[304] гризеток, которые видны были из окна моего.
Мы отправились взглянуть на Музеум генерала Рата[305]. Кроме некоторых статуй и одной прекрасной картины, изображающей одну сцену из жизни Карла Смелого[306], все прочее было вынесено и замещено новыми картинами, присланными для выставки. Много было весьма замечательных картин по части портретной живописи, много было прекрасных пейзажей, из которых замечательные: Г. Delapeine «Un coup de vent au pied de Salève»[307], еще неизвестного «Le plus têtu de trois n’est pas celui qu’on pense»[308], Lacomb’a «Marché sur la place du Molard»[309]. Из скульптурных вещей замечательные «Corbeille avec groupe représentant les trois âges» и «Coupe avec groupe représentant les saisons», par Dorcière Louis[310].
Картин вообще было немного, но они были выбраны и расположены со вкусом, я забыл упомянуть еще о картине Г. Hornung (Joseph) «Christophe Colomb au couvent de la Ravida en Andalousie». Лицо Жуана Перетца де Маркена исполнено выразительности. Это тип веселого и умного монаха[311].
Из Музеума отправились мы в ближайший ботанический сад[312]. Далеко не стоит он своей славы. По крайней мере то, что мы там нашли, не заслуживает особого внимания. Хороша снаружи галерея, украшенная бюстами знаменитых ботанистов Швейцарии, между которыми с удовольствием видишь Ж.-Ж. Руссо[313], Боннета[314] и некоторых других. Хороши густые аллеи, окружающие сад; водоем, наполненный рыбками; памятник Декандолю; но жалко собрание тропических растений, и невольно улыбнешься, увидя репейник, который красуется как редкое растение в грядке.
Магазейны в Женеве прекрасные, богато и хорошо расположены. Книжных лавок много, и они снабжены всеми вновь выходящими изделиями французских книгопечатен. В лавки часовщиков я не заходил, оставя это до будущего времени. Мне хотелось видеть Ферней, знаменитый воспоминаниями и в последнее время род мекского поклонения для всех туристов. — За пять франков наняли мы маленькую колясочку и взяли с собою Г. Горвица[315]. — Шоссе, ведущее в Ферней, как и вообще все швейцарские шоссе, виденные нами доселе, прекрасны. Мы проезжали многие незамечательные деревушки, наконец прибыли в самый Ферней. Отсюда мы отправились пешком в замок, который находится в некотором отдалении от селения.
В близком расстоянии от замка увидели мы бедную хижину, из которой вышел на зов наш старик в поношенном и изорванном фраке табашного цвета, в панталонах с заплатами, седой, полуслепой и беззубый, одним словом это были развалины человека. К удивлению нашему узнали мы, что он был в числе прислуги Вольтера, когда сей последний проводил последние дни свои в Фернее, отяжелевший от старости и лавровых венков, которыми повили его современники[316]. Старик наш был нам живою или, лучше сказать, глухою легендою минувшего. Из полуслов его, которые разобрать было трудно, узнали мы, что ему было 15 лет, когда он служил Вольтеру, носил ему письма, которые фернейский жилец получал во множестве, что мудрец сей ходил весьма редко в церковь, воздвигнутую им с такою тщеславною надписью: Deo erexit Volter[317]. Надпись эту сорвали во время революции, да и церковь в самом жалком виде; не говоря об архитектуре, которая, как и дом Вольтеров, носят отпечаток безобразия. — У ворот замка или, лучше сказать, дома Вольтерова, встретила нас привратница дома, который, как и все селение Ферней, недавно перешли к новому владельцу, заплатившему большие деньги, но, к несчастию, вошедшему в компанию акционеров какой-то железной дороги во Франции и от этого сделавшегося несостоятельным[318]. По желанию нашему привратница повела нас во внутренние покои, где мы видели одни голые стены, остатки камина, некогда позолоченного, на котором стоял еще бюст Вольтера. Вот и все, что осталось от этой знаменитости. В прочих комнатах печи и полы взломаны. Новый владелец хотел все возобновить и привести в лучший порядок, когда постигло его банкрутство, — и дом Вольтера представляет ныне картину совершенного разрушения, на котором время как бы в поучение другим современным знаменитостям ярко начертало слово: fuit[319].
Прошедши ряды комнат, которым привратница наша давала название спальни, библиотеки, театра и проч., чему мы должны были слепо верить, видя одни голые стены, мы поднялись во второй этаж, из которого вид на Монблан удивительный. Он вознаградил нас вполне за поездку нашу. Сад перед домом разрос прекрасно, часть его некогда была регулярная, а другая в английском вкусе. В первой замечательный бассейн, наполненный рыбками, которых кормил Ваня хлебом, и оне всплывали к нему в множестве. Вторая, английская часть сада, еще более замечательна деревом (hêtre), посаженным рукою Вольтера[320], корень его так толст, что три человека только что разве обнять его могут. Одна из огромных ветвей его обломана бурею; но страшнее бури были для этого дерева нападки английских туристов, из которых каждый хотел оставить себе частичку коры этого замечательного дерева. К счастию, что владелец замка благовременно догадался окружить дерево колючим хворостом, так что ручки прелестных мисс и леди и ножи англичанов не могли уже к оному прикасаться.
И так одно дерево оставалось как живущий памятник — от всего живущего в Фернее!
Странная судьба постигла двух современников! Ж.-Ж. Руссо, во всем противоположный мнениями мудрецу фернейскому, был при жизни изгнан из Женевы и умер в изгнании; сочинения его сожжены палачом публично на площади в Женеве; и теперь тому же самому Руссо потомки воздвигли памятник в самой Женеве! Вольтер при жизни возвеличенный и прославленный, которому не один народ, но и цари воскуривали фимиам лести; Вольтер, некогда водивший общественным мнением в Европе, посягавший на все святое, надругавшийся над всем достойным уважения; Вольтер ныне предан забвению. Сочинения его получили надлежащую оценку, и самое имя его, некогда начертанное на страсбургской колокольне, истреблено молниею, так что осталось одно слово taire, которое я даже не мог и отыскать; а дерево, им насажденное, обломало бурею. Точно, как будто люди и стихии соединились в одной мысли изгладить все то, что осталось от этого замечательного, но вредного для блага человечества мыслителя![321]
Обед в гостинице «La Couronne» прекрасный! Он нам особенно показался вкусен после прогулки. Хороши в Женеве и кафе, в которых всегда найдешь множество народа, читающего журналы за чашечкою кофе, шоколада и рюмкою мороженого.
Пробыв два дня в Женеве, мы возвратились на пароходе «Helvetia», при холодной погоде. Особенного ничего не случилось![322]
____________________
П. Р. Заборов«Нравы Дикого Запада»
Письма Валерия Брюсова о переводе драмы «Земля» из архива Иоганнеса фон Гюнтера
В своих воспоминаниях, занявших важное место в ряду поздних мемуарных свидетельств по истории «Серебряного века», Иоганнес фон Гюнтер зафиксировал несколько подробностей о своих встречах с Валерием Брюсовым; о попытке получения от него авторизации на перевод нескольких произведений, в том числе драмы «Земля» (впервые — в альманахе издательства «Скорпион» 1905 года «Северные цветы Ассирийские»; ср.: Брюсов 1914, с. 8–54); о последовавшей вслед за тем ссоре с коллегами и размолвке с мюнхенским издателем Гансом фон Вебером.