— Стало быть, я к нему, — кивнул он, поднимаясь, и тронул притихшего эксперта за плечо. — Идем-ка; Керн захочет услышать твои выводы от тебя лично.
— Вообще, майстер обер-инквизитор просил заключение оформить письменно, — нерешительно возразил тот, и Курт мрачно усмехнулся.
— И кого ты этим удивил… Знаешь, отчего наш старик до сих пор не преставился? Оттого, что Господом все еще не составлен письменный запрос касательно необходимости подобных действий… Идем. Чрезвычайность ситуации даже он способен осмыслить.
***
Чрезвычайность ситуации осмыслилась всеми без исключения; двое стражей Друденхауса, узнавшие, что на задержание надлежит отправиться поздней ночью, таясь от магистратских патрулей, от косого взгляда в сторону майстера инквизитора не воздержались, хотя, как и следовало ожидать, в ответ лишь кивнули и изъявили готовность к действию. По домам прочих из них уже тихо, не создавая излишней суеты, ходили, поднимая блюстителей инквизиторского порядка с постелей и созывая в Друденхаус. На столь же четкое исполнение приказов без никчемной инициативности со стороны магистратских солдат и хладнокровие бюргермайстера надеяться не приходилось, посему оные до поры пребывали в неведении.
Волей-неволей серьезность происходящего пришлось осознать и тем, на чье участие в деле Курт не рассчитывал, и о ком, следовало признаться, все попросту забыли: у границ еврейского квартала он и сопровождавшие его стражи наткнулись на патруль собственно той части города — хмурого вида двоих мужчин, невооруженных в соответствии с предписанным законом, однако решительных и настороженных. На Знак, вывешенный поверх куртки, оба скосились обреченно, и ему даже показалось, что в их взглядах не промелькнуло ни тени удивления — скорее, так посмотрел бы на разверзнувшиеся небеса один из тех еретиков-паникеров, что пророчат близкий Конец Света каждые десять-двадцать лет. Правды ради следовало заметить, что предчувствия этих двоих оправдались полностью; далее Курт направился в сопровождении теперь уже одного стража, в то время как второй сопровождал задержанных в Друденхаус — поручиться за то, что те не бросятся оповещать своих, стоит лишь оставить их одних, не мог никто. Оставалось порадоваться тому, что конечный пункт находился неподалеку, и камеры не придется набивать лишними свидетелями…
У дома на тихой сонной улочке Курт остановился, сдерживая неуместную, нервозную улыбку — уж не в первый раз он являлся воплощением страха, ставшего притчей во языцех, тем самым стуком в дверь темной ночью, за которым последовало давно не слышимое в этих жилищах «откройте, Святая Инквизиция», и, вероятно, именно это и стало причиной к тому, что отперли сразу же.
Человеку на пороге было не до смеха, это виделось в каждой черте лица, слабо освещенного свечой в его руке, и на не сумевший удержаться обреченный вздох Курт лишь развел руками, решив всяческие объяснения отложить на потом. Оставив стража у входной двери и отстранив хозяина плечом, он решительным шагом двинулся внутрь дома, заглядывая из комнаты в комнату, натыкаясь в каждой из них то на женский, то на детский испуганный вскрик, понимая, как его поведение выглядит со стороны, и стараясь не замечать следящего за ним укоряющего взгляда. Пересчитав обитателей дома и удостоверясь, что второго выхода нет, а окна заставлены и не могут быть открыты неслышно, Курт развернулся к хозяину дома, пытаясь смотреть ему в глаза невозмутимо и говорить сдержанно, тщательно отмеряя жесткость в голосе.
— Не стану говорить «доброго вечера», господин ювелир, — произнес он, слыша суетливые шаги в одной из комнат, — и попрошу вас и вашу семью… всю семью одеться и следовать за мной.
— Всю? — уточнил тот, и где-то за тенью привычного испуга в черных глазах мелькнуло нечто, напоминающее злость; Курт кивнул.
— Да, и поскорее.
— А могу ли я осведомиться у майстера инквизитора, что мы сделали? — едва сдерживая заметно дрожащий голос, поинтересовался хозяин дома, и он поморщился.
— Занятная постановка вопроса… Пока — ничего. Остальное позже; прошу вас снова — поторопитесь. И велите своим женщинам успокоить детей; если по дороге к Друденхаусу они привлекут хоть чье-то внимание неуместным писком, плачем или жалобой, худо будет всем, и вашим единоплеменникам в первую очередь.
Тот стоял неподвижно еще мгновение, глядя на ночного гостя со сложной смесью хорошо скрытого раздражения, опаски и покорности; наконец, развернувшись к двери одной из комнат, тихо, едва слышно, буркнул:
— В этом не сомневаюсь…
— Что? — повысил голос Курт, и тот обернулся на ходу, изобразив улыбку, полную добропорядочности, почтения и крайнего послушания:
— Ничего.
Он нахмурился, более для того, чтобы удержать наползающую на губы усмешку, но темы развивать не стал.
Нельзя сказать, чтоб ощущения и мысли этого человека были ему не понятны и не вызывали сочувствия, однако сейчас Курт в который уж раз возблагодарил судьбу за то, какая репутация сложилась у ведомства, к коему его угораздило принадлежать; не останься в людских душах (а особенно — в душах определенных людей) этого страха, и многое, очень многое стало бы попросту невозможным. Сейчас же он мог себе позволить экономить время, лишь только сказав несколько слов, избегнув пространных пояснений, убеждений и просьб; вместо постоянного опасения, что свидетель скроется или изменит свое мнение под давлением сородичей, друзей или преступника (или же будет попросту устранен), он мог запереть этого свидетеля в камере под надзором — и, что бы там ни думал его подопечный, угрызений совести по этому поводу не испытывая: временные неудобства кого угодно стоили того, чтобы убийца был наказан, а преступление отмщено или предупреждено. После можно будет и принести извинения, и разъяснить детали — при крайней необходимости…
Из-за двери самой дальней комнаты донесся приглушенный детский плач, испуганное «ш-ш!», и он поморщился, лишь только вообразив себе реакцию начальства на все происходящее.
Глава 11
— Младенец полугода от роду, истеричная дура, мальчишка восьми лет, две девки неполных двадцати и старуха, кажется, видевшая еще Моисея лично — наверняка это его прабабка, прости Господи. — Керн бросил на подчиненных тяжелый взгляд, переводя глаза с одного на другого, и холодно поинтересовался: — Я ошибусь, если предположу, что это идея Гессе — подойти к делу столь досконально?
— Вы сами одобрили это, — возразил Курт твердо. — У меня лежит письменное разрешение, подписанное…
— Когда ты получал мое дозволение, ты не счел необходимым сообщить, что для обретения свидетеля решил превратить Друденхаус в богадельню. И я забыл упомянуть еще двоих, коих привели ранее. Чего ты теперь от меня попросишь?
— Постановления на аресты, как намеревался. В нашей части города — мясники…
— И тоже с семьями?
— А если вся семейка — соучастники? — довольно резко отозвался он. — Сколько раз такое бывало в истории Конгрегации, вам ли не знать. Также — подмастерья, старшие сторожа боен. В еврейском квартале все сложнее. Первый, кто нам нужен: шойхет; это тот, кто собственно режет животных. Второе… — на мгновение он запнулся, припоминая, — второе — машгиах; эксперт по разделке туш, также имеет доступ к их бойне. Кроме него, есть еще один, менакер — тоже в некотором роде специалист по разделке; вынимает седалищный нерв из бедер. Это как-то связано с Иаковом, раненым ангелом в бедро…
— Я бы историко-культурные экскурсы предпочел оставить, — оборвал его Керн. — Это все? Уверен, что твой свидетель ничего не утаил?
— Клянется, что рассказал обо всех; думаю, побожился б, если б мог. Кроме того, дабы сравнить показания, прочие члены семьи также были опрошены — по раздельности; Густав допросил упомянутую вами ровесницу пророка и сестер ювелира, Дитрих — его жену, Бруно поговорил с мальчишкой…
— С каких это пор имущество Конгрегации получило право на проведение допросов? — нахмурился Керн; он скривился.
— С каких это пор вас начали заботить протокольные тонкости?
— Но-но! — одернул тот, сдвинув брови еще круче, скосясь на то, как Бруно в дальнем углу покривил в усмешке плотно стиснутые губы. — Не борзей… Итак, это все?
— Все… Нет, — спохватился он, встряхнув головой, силясь отогнать сон, одолевающий теперь уже неотступно. — Еще их сторожа; этих трое. Вот теперь все.
— «Все», — передразнил его тот и изможденно вздохнул. — Господи; Гессе, ты хоть соображаешь, что в Друденхаусе попросту камер на всех них не хватит?
Курт неопределенно повел головой, то ли кивнув, то ли попросту размяв усталые мышцы шеи, и предложил, уже не столь твердо, как всего мгновение назад: