Читать интересную книгу Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

— Вы опознали человека, в теле которого нашли пули с клеймом? — Тюрк подхватил нить разговора, ускользнувшую от смущенного чиновника.

— Брат Яков, — не напускное равнодушие к смерти близкого человека сквозило в презрительном тоне допрашиваемого. В этом ответе отразилось все неуважение к высокомерному чистоплюю, мелкому и ничтожному в глазах того, кто готов был потягаться с судьбой за подлинные ценности — истинную любовь и славу, достойную древних героев.

— За что его могли убить?

— Не знаю. Он не был другом правительства. Напротив. В типографии отца тайно печатал прокламации и фальшивые документы. Конечно, только для тех, кто мог платить. Эсеры, эсдеки. Разные. Опасные людишки, особенно для того, кто боится боли и презирает невежество.

— Значит, ему платили за услуги? — Грушевский подумал о пачках ассигнаций, не пригодившихся мертвецу. — И хорошо?

— По мелочи. Ему всегда мало, — еще раз криво усмехнулся Зиновий.

— Тогда откуда у него могли взяться такие большие деньги? Нашли сорок тысяч и еще золото, — выпалил Максим Максимович. Призоров схватился за голову, кто ж так допрос ведет?! Но Грушевский и не смотрел на него.

— Не знаю, — Зиновий задумался. — К нему приходил несколько раз один. Косоглазый блондин. Ругались. Шепотом, говорили немного. Угрожал. «Если не вернешь, пеняй на себя», — это косой. Давно. Обычно Яков ездил в Петербург, чтобы передать отпечатанное и забрать плату. И здесь же потратить. Любил кабаре, артисток. «Цветы зла».

— Косой блондин? — Все трое допрашивающих переглянулись. Грушевский с Тюрком обратили внимание еще и на «Цветы». Что за место такое популярное? И артисты там, и террористы.

— Кого-нибудь еще из них знаете?

— Да. Раз видел с косым одну женщину. Акушерка, приехала в Нижний недавно. Внешне безобразная, злая, энергичная, целеустремленная. Кружок организовала, был там один раз. Птенцов вокруг собирала, в рот смотрят, уши развесили. Ерунда, говорильня, ушел, противно стало.

— Как зовут? — навострился Призоров.

— Фрума Фрумкина.

— Кто?! — открыл рот Призоров. — Бабушка?

— Бабушка, да, — подтвердил Зиновий. — И старая, и звали так все. Опасная. Не видеть ее может только тот, кто не хочет.

Призоров вскочил со стула и, вращая глазами так, что они рисковали выскочить из орбит, стал носиться по палате, как это у него было заведено в моменты особого волнения. Затем, остановившись, он пригласил знаком Грушевского с Тюрком выйти в коридор.

— Господа! — возбужденно заговорил он, прикрыв двери в палату. — Да знаете ли вы, с кем нас грозит столкнуть судьба?! Фрума Фрумкина, рецидивистка, злейший враг государства. Ее долго выслеживали, наконец смогли арестовать, в девятьсот третьем. Более того, Киевская охранка нашла в ее квартире, на которой она под видом невинной, тасскать, акушерки собирала и революционно пропагандировала молодежь, спрятанный в кухонном столе печатный станок. На допросе она сначала упорно молчала, а потом попросилась к самому генералу Новицкому, шефу жандармского управления. А в кабинете попыталась его зарезать спрятанным во время обыска ножом. Ее судили, отправили на каторгу на пять лет, но, по манифесту тысяча девятьсот пятого года, приговор смягчили, заменив каторгу ссылкой. Из поселения, куда ее сослали под надзор, она сбежала почти сразу. Можете представить, куда она направилась…

— Можем, — ответил Тюрк. — Сюда, чтобы убить генерала Спиридонова.

— Что?! — Призоров побледнел и едва не сполз по стенке.

— Пули с клеймом, — пояснил Грушевский. — Спиридонова убили точно такими же.

— Выходит, мы идем по следу… — Призоров схватился за голову. Сейчас, верно, он жалел, что согласился исполнить поручение господина Керна проследить за дочерью его бывшей жены. Вместо капризной девчонки в качестве объекта разработки ему досталась самая жестокая и непримиримая врагиня государства. Бабушка, чья фотография лежала на столе у самого Столыпина. И, по заверению министра, он будет любоваться этой «приятной» особой до тех пор, пока полиция, охранка, жандармы или сам черт не арестует Бабушку и не привлечет к суду за все ее преступления.

Тут бесшумная и тусклая, как тень, сестра сообщила, что господина Призорова ждут в его конторе по срочному делу.

— Что там еще приключилось? — испугался Призоров, будто перед ним стояла не сестра милосердия, опасная только для бактерий и пыли, а сама Немезида с мечом и длинным списком личных грехов и ошибок чиновника.

— Приехала купчиха, привезла домашних пирогов для Зимородовых, как просили сообщить, — зачитала записанное сестра, видимо, не понадеявшись на память в таком важном деле.

— Этого еще не хватало, — уныло промямлил Призоров.

— Владимир Дмитриевич, — Грушевский попытался воспользоваться ситуацией. — Надо отпустить, надо. Всех троих.

— Посмотрим, посмотрим, — отмахнулся Призоров, озабоченно скребя небритый подбородок. Но он и сам понимал, что оснований для продления ареста нет. Товарищам прокурора плевать, что настоящие слуги закона могут вот-вот сграбастать боевую пятерку. Пообещав солдату у дверей скорую смену, он помчался к себе в контору.

Не застав в кабинете Копейкина, компаньоны вышли на Литейную. Грушевский заметил, какая хорошая погода стоит на улице. Почти все горожане выехали за город на свои дачи, гонять неуклюжими деревянными молотками крокетные шары, есть землянику да купаться в мелких речках и холодных озерцах. Город захватили горничные, лузгавшие без хозяев семечки у подворотен, веселые маляры-ярославцы, массово приехавшие ремонтировать оставленные на домовладельцев квартиры, и всякого рода петрушечники, шарманщики и цыгане.

— Заморим червячка? — предложил Грушевский Тюрку при виде первой же попавшейся унылой желто-зеленой вывески трактира средней руки.

— Вы убиваете червей? — немного удивился Тюрк. — Они ведь безвредны.

— Вы со своей теткой одного поля ягода, — плюнул с досады Максим Максимович. — Будто кочерег наглотались.

— Вряд ли такой обед пойдет на пользу кому бы то ни было, — раздумчиво произнес Тюрк. — К тому же у тети изжога.

— Тьфу! — с выражением плюнул Грушевский и направился к широко раскрытым дверям трактира.

После обеда, изрядно подобрев, он прогуливался в компании с Тюрком, даже получая удовольствие от сопровождения такого молчаливого и нетребовательного спутника. Тут на них налетела стая сорок в пестрых юбках и драных кофтах. Черные, словно обугленные, цыганки и худенькие недокормыши цыганята кружились, пели, плясали и кричали что было мочи, обступив несчастных, случайно оказавшихся на тротуаре прохожих.

— Ай, господа, изволите развлечься! — смело утверждала одна цыганка в красном платке, повязанном на целый тюк черных кос поверх макушки.

— Ступай, ступай, — недружелюбно посоветовал ей Грушевский, плотнее запахивая расстегнутый по случаю жары сюртук из светлой чесучи.

— Зачем такой печальный? Дай развеселю, расскажу, что было, что будет, чем сердце успокоится!

На точно такое же заманчивое предложение, обращенное еще к кому-то, вдруг ясно и громко раздался ответ:

— Я тебе сама погадаю, милая!

Компаньоны увидели, что одновременно с ними атаке подвергся еще кое-кто, а именно одна интересная дама. Одета она была ярко и красочно. Хотя и необычно для таких северных широт. В одном географическом атласе Грушевский еще в далеком детстве приметил представителей дикого африканского племени. Название он за давностью лет запамятовал, а вот их вид врезался в его память намертво. Живописный тюрбан с хорошую тыкву на голове, кусок цветастой ткани, обернутый вокруг тела и подвязанный исключительной яркости поясом. На ногах по колено и на руках по локоть тяжелые разноцветные браслеты с бубенцами. Довершал образ узкий, бесконечно длинный шарф из зеленых страусовых перьев. В общем, в высшей степени экзотический наряд, и именно в такой была облачена старая-новая знакомая компаньонов. Правда, будучи еще прошлым вечером жгучей брюнеткой, ныне она предстала перед ними рыжеволосой бестией.

— Давай свою руку, — решительно схватила за кисть несчастную цыганку эффектно разодетая Афина Аполлоновна. — Так… бедное дитя, с детства ты скитаешься, чужая среди своих, одинокая маленькая сиротка. Вижу, злой старик с черной бородой сечет тебя плеткой… Ой, смелая какая девчушка, сбежала от него. Вот милый, со жгучими кудрями и черными очами, говорит, что любит, говорит, увезет… Ах, зачем ты ему поверила?! Зачем пошла за ним? Он предал тебя, ушел с другой, не вызволил из околоточной части. Бедная, бедная моя милая ящерка… — Афина прижала к своей впалой груди испуганную цыганку и стала причитать над ней, словно над свежим покойником. Цыганка в ужасе насилу вырвалась из ласковых объятий и мигом исчезла вместе со всеми своими соплеменниками, будто растворилась в теплом свете раскаленных мостовых.