Читать интересную книгу Кочубей - Аркадий Первенцев

Дроги мешали движению обозов, идущих в три ряда. Кочубей, взяв упряжку под уздцы, отвел прочь дроги. Наталья приподняла войлок. Под войлоком стонала Настя. Кочубей осторожно раздвинул края платка, закрывавшего ее лицо:

— Вот так фокус! Всегда такая здоровая. Як же ты, Настя?

Тиф только начинался. Глаза Насти были красны и слезились. Она, силясь приподняться, горячо выдохнула:

— Больна, Антонович. Не знаю, как и захватила.

— И вы, хлопцы? — обратился он к бойцам, накиданным на тесной подводе.

— Захворали, товарищ Кочубей.

В их словах, в самом тоне чувствовалась какая-то виноватость, точно просили они извинить их за дурной, но от них не зависящий поступок.

Кочубей опустил войлок. Войлок намерз и не гнулся. Кочубей подвернул край под солому, провел ладонью по войлоку. Ладонь повлажнела.

— Трогай! — приказал он.

Подводчик сердито дернул вожжи, бурча, начал круто поворачиваться, чуть не вывалив людей.

— Перекинешь! Черт! — вспылил Кочубей. — Видишь, други-товарищи больны да поранены.

Подводчик, привстав, подстегнул лошадей. Наталья оставила Роя и догнала повозку. Девушка казалась толстой и неуклюжей в шубе, валенках и шали. Она торопливо подбежала к дрогам и на ходу, нагнувшись, что-то говорила Насте.

— Милосердная сестра, давай до строя, — позвал Кочубей.

Рядом с Ахметом топтался заводной комбриговский Ураган, подведенный для Натальи. У Урагана обтянуло мослы, шерсть погустела к зиме и взъерошилась.

Наталья махнула рукой, и ветер донес ее звонкий окрик:

— Да поезжайте вы! Догоню!

Кочубей и Володька поехали шагом. Партизанский сын вначале согнулся, уткнув замерзающий нос в башлык, потом оглянулся. Позади угадал в молочных силуэтах Роя и Левшакова, очевидно поджидавших Наталью. По тракту стучала артиллерия. Гарцевал Кротов на кобылице с коротко подстриженной челкой. Кротов весело покрикивал и перешучивался с ездовыми. Лошади в орудийных выносах и зарядных ящиках были сытые. Начальник артиллерии перед отступлением добыл коней в богатых Рощинских хуторах.

— Пушки все вытянул? — спросил Кочубей, поравнявшись с Кротовым.

— Чуть-чуть, да не все, — бойко ответил Кротов, — одна осталась в заслоне. Еще подпустим кадету шлею под хвост, товарищ Кочубей, будьте уверены!

— Добре, Крот, добре, — похвалил комбриг, Кочубей кутался.

Тихо приказал Володьке:

— Володька, смотайся в хвост, узнай, как там дело. Кликни до меня Батыша.

Оборачиваясь к Ахмету, добавил:

— Шо-сь все стыну и стыну. Как льду наглотался. А ну, поколоти ще меня в спину кулаками.

— Шо-сь скучный батько, — говорили в сотнях. — Может, занедужил. Может, тиф.

От хвоста колонны в голову скакал Батышев. Немного поотстал Володька. Бурка не по росту надувалась и мешала ему. Володька ухарски гикал, и радовались бойцы, глядя на неутомимого партизанского сына.

От острого взгляда Батышева ничто не ускользнуло. Видел он подморенных и прихрамывающих коней, раненых, не покинувших строя, слишком легко одетых людей, обмороженные и почерневшие лица. Обо всем надо доложить беспокойному командиру бригады. Знал Батышев: ломает сыпняк Кочубея, и вторые сутки сгорает в седле комбриг от страшного жара и озноба. Доложить ли о семнадцати убитых в сотне Пелипенко? Не утаишь такой беды. Везут, перекинув в седлах, ломкие трупы сраженных. Не миновать хоронить их наспех в Куршаве.

— Гляди, у Батышева новая шашка! — удивлялся боец — хумаринский шахтер с невеселым выражением глаз.

— То шашка Михайлова, клинок Шемахинского хана, — поправил соседа по стремени седой Редкодуб.

— Передал батько шашку Михайлова Батышеву, и вырезали в Пятигорском ювелиры на клинке Кочубеево слово, — добавил третий, повернувшись к ним.

Ветер мел от Куршавы снег. Дома еле угадывались. Громоздился молочный силуэт колокольни.

— Какое слово вырезали в Пятигорском городе? — любопытствовал шахтер.

— «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай», — отвечал гордо Редкодуб.

— Знал батько, кому такое сказать. Не будет ошибки. Остался Батышев и за комиссара и за Михайлова.

Батышева давно не видно. Бригада втягивалась в Куршаву для короткого привала. Доносились привычные звуки артиллерийской стрельбы.

* * *

В Куршаве Батышев собрал коммунистов. В прохладной горнице обширного дома, на ходу, не раздеваясь и не присаживаясь, приняла партийная часть арьергарда тяжелое решение: оставить беженские обозы, семьи в Куршаве. Тысячи подвод стесняли маневренность и гибкость. Бойцы зачастую отрывались в обоз. Добывали фураж для скотины. Беспокоились за скарб. Обозы беженцев сковывали бригаду.

— Приказ Реввоенсовета задержать противника должен быть выполнен, — сказал Батышев. — Разойдитесь по взводам и сотням и донесите решение наше до бойцов. Пустить на распыл армию или семьи?.. Знаю, будут шуметь хлопцы. Пример покажите.

Батышев нахмурился:

— Мои, жена и прочие, тоже дальше Куршавы — ни шагу. Кочубей всю семью на кадетов доверил. Чучупиных, слухи были, уже порют в Ивановском селе. Поняли?

Молча расходились коммунисты. Много говорить — время терять. Отвязал коня от забора Свирид Гробовой и пропал в серой улочке. Играли горнисты поход, торопился Свирид к своей сотне. Близко грохотали орудия; казалось, в стальное кольцо заковывалось горло арьергардной бригады.

— Передать по колонне: семьи оставить в Куршаве.

— Семьи оставить в Куршаве.

Перекатывался по выступившей колонне приказ командира части. Кое у кого колотилось сердце, вспоминались давно оставленные семьи, очень далеко от этой метельной Куршавы. Что с ними? Перекидывалось по колонне слово, возвращенное из обозов:

— Передать в голову: в обозе семья комиссара.

— В обозе семья Кандыбина, передать в голову колонны.

У Роя дернулся левый ус и насупились густые седые от инея брови. Он медлил, окинул взглядом непроглядное небо, угадывая обильный лишениями путь, и, сгибаясь, сказал Кочубею:

— Комбриг, речь идет о семье комиссара. В обозе его мать, сестра, брат… Батышев сказал, всех оставить…

— Батько комиссара с ними? — искал выхода комбриг. — Может, старик вытянет семью в мужичьи села и там перебудет, пока мы вернемся?

— Отец комиссара — командир приданного нам батальона, он коммунист, он не останется, — сообщил начальник штаба.

— Ну и семья! — будто недовольным голосом проворчал комбриг, и с минуту длилось тягостное молчание.

Левая рука Кочубея — без перчатки, посиневшие пальцы порывисто теребят повод. Рою была понятна борьба в душе комбрига, он сочувствовал ему, и горячее чувство любви к Кочубею заливало сердце Роя. Комбриг скрипнул зубами, выкрикнул быстро и раздраженно:

— Оставить все семьи в Куршаве!

— Передать по колонне: все семьи оставить в Куршаве. Двенадцатилетний Кандыбин, шлепая по худой спине лошади вожжами, по-мужски грубо покрикивая на усталую коняку, выехал на обочину. Спрыгнул с узкого рундука, перегруженного домашним скарбом.

— Мама, ты не спишь?

— Нет, сыну, мне так затишней.

Мимо постукивали тавричанские брички со снарядами, провиантом, схватывалась поземка, и согбенную спину матери обвевали пушистые струйки снега.

— Все семьи остались в Куршаве, — передавалось исполнение приказания.

Может, и билась где безутешная мать или жена, заливая стремя слезами, но в партизанской сотне не так.

Поднял к седлу Свирид Гробовой пятилетнего Федора, закутанного в овчинную шубу, поцеловал в губы. Федька вырвался, недовольный и драчливый:

— Батя, пусти, задушишь.

Опустил сына на землю взводный Свирид Гробовой, прикоснулся тубами к пухленькой щеке.

— Прощай, Федька, Батько помнить будешь?

— Буду, — махнул тот непомерно тяжелым рукавом. Рядом — жена взводного Агафья, серьезная, только кусает губы.

— Будет тебе, Свирид, не расстраивай Федьку, — сказала она.

— Федька, параскж, дай другую щеку, — нагнулся Свирид,

— Она такая же, батя… — отмахнулся мальчонка. — Прощай, батя, привези гостинцы.

— Привезу… Прощай, Гашка!

Последний скромный и стыдливый взгляд жены. Последний поцелуй. Мимо проходили сотни.

Заплакала МарусенькаСвои ясны очи…

Свирид Гробовой догнал головную сотню, пристроился впереди своего взвода. Заметив, что все заняты своими думками, оглянулся… но разве увидишь оставшихся за метелью?

* * *

Командарм выводил армию из пределов Кубани на Терек. Кочубей, выделив часть конницы, охранял идущие на Георгиевск — Моздок поезда, загруженные ранеными, больными и армейским имуществом. Мелкие отряды Шкуро прорывались к магистрали, но напарывались на клинки кочубеевской конницы. Голова Кочубея повышалась в цене с каждыми сутками, пока сумма, обещанная белыми за его голову, не достигла настолько внушительной цифры, что, по всей вероятности, не хватило бы и тех «двух чувалов грошей», о которых любил говорить Кочубей.