Читать интересную книгу Кочубей - Аркадий Первенцев

— Прощевайте! Встречайте кадета с хлебом да с солью! — перегнувшись в седле, крикнул он и огрел лошадь плетью.

— Встретим, не сумлевайтесь, партизан непромокаемый, — подморгнул Игнат. — Не хвостом встретим, грудью!

— Знаю, встретите, — обернувшись, заорал тот, — как же, свои, казачество!..

— Встретим и казачество, — зло ответил Игнат и погрозил кулаком.

Рой повернулся, думая уходить, но, обгоняя повозки, скакали человек шесть в гайдамацких шапках, гривы коней были украшены красными лентами. Группа по нарядам и поведению была похожа на так называемых «дружек» богатой казачьей свадьбы. Они, заметив командный флаг у дома, где собрались кочубеевцы, внезапно осадили лошадей, и один из «дружек» поднял вверх руку с плетью.

— Ребята! Пора смываться, пока живы! — завопил он. — Измена кругом! Ты ее в двери, она в окно. Сороке кишки выпустили, налетели коршуны-комиссары, мотали бы мы их душу, кишки…

— Стой, стой, горлодер! — перебил его Игнат, прикрывая ладонями уши. — Я шо-сь в твоих кишках запутался. Где измена?

— Поезжай в Невинку. Пусть у меня глаза повылазят, собирают комиссары казаков! Дают им винты, коней, пулеметы. Измена!..

Люди в гайдамацких шапках исчезли. Снова ползли обозы, орудия.

Во дворе штаба у колодца поскрипывал журавль, болталась на журавле деревянная бадейка-цыбаръ. Бадейку и водопойные корыта, точно жиром, затянуло льдом. Фуражир Прокламация, крякая, колол дрова. Бесплодное грушевое дерево больше не привлечет крикливую воронью стаю. Спилил дерево фуражир под самый корень,

* * *

Когда Рой докладывал Кочубею о положении дел на фронте, в хутор вступала пехота. Впереди шагал сивоусый командир. Четыре гармониста лихо растягивали мехи двухрядок:

Ой, при лужке, при лужке,При счастливой доле,При знакомом табунеКонь гулял на воле…

Командир батальона был в овчинной шубе, в рыжей бараньей шапке. Сбоку висели казацкая шашка и наган. За спиной винтовка. Батальон двигался «пешим по-конному», в звеньевых колоннах. За гармонистами шли лучшие песельники. Сам комбат лихо высвистывал, заложив в рот четыре пальца. Лицо его было красно от натуги. Комбат свистел не хуже Соловья-разбойника, и глаза его весело щурились. На поясе его болтались побелевшие от мороза бомбы, похожие на водочные полбутылки.

Чи не выйде моя милкаС черными бровями…

На этом месте командир махнул рукой. Гармонисты мигом смолкли. Песня оборвалась.

— Стой! Вольно! Можно закурить.

Комбат степенно зашагал к штабу. Оправив густые усы, шагнул в горницу.

Явился в распоряжение комбрига Кочубея командир батальона Петр Кандыбин, — козырнув, отрапортовал он.

— Отец! — подмигнул комиссар Кочубею и, подойдя, подал старику руку. — Здоров, отец, давай поцелуемся.

Отец отстранился, насупился:

— Здравствуйте, комиссар. Выйдем, комиссар, в теплушку…

Кандыбин направился за отцом. Кочубей переглянулся с Роем.

— Семья! — улыбнулся Рой.

В черной хозяйской половине Кандыбин-отец, плотно притворив за собой дверь в горницу, попросил хозяйку пойти проветриться. Хозяйка, забурчав, накинула шаль, вышла. Старик заглянул на печь, под лавки, заметив поросенка, выгнал его и, накинув у двери крючок, медленно приблизился к сыну и точно заклокотал ругательствами.

— Отец, что с тобой? — удивился комиссар.

— Что со мной?! — наступая, шипел старик. — Еще он спрашивает, что со мной, ах ты… херувим какой!

— Что ты, отец, заикаешься, точно контуженный? Говори делом. Не забывай — я комиссар, а ты ко мне придан в бригаду, — пробовал отшутиться Кандыбин.

Старик взъерепенился:

— Ты мне комиссар там, в горнице, при людях… а тут я тебе так бока накомиссарю… Не позволю над отцом комиссарить.

— Отец, давай, давай толком, времени нет.

— Хочешь толком! Сейчас, сейчас, — ядовито протянул старик, исподлобья оглядывая статную фигуру сына. — Станишников на подмогу революции звали?

— Кто?

— Да вы, комиссары, Ревсоветы…

— Ну, звали.

— Всех звали аль только помазанников?..

— Всех, — еще не догадываясь, к чему клонит старик, ответил Кандыбин.

— Казаков и иногородних?

— Конечно.

— А в Невинке ты давно был?

— Признаться, с неделю уже не был. Все на фронте.

— Так поезжай в Невинку да прихвати Кочубея! — выкрикнул старик. — Кровью сердце обливается…

— Что ж там, в Невинке? Может, расскажешь?

— И расскажу, расскажу, — нервно выдыхал отец. — Пришли казаки в Красную Армию, а их военкомат уже третьи сутки манежит, ни да ни нет не говорит. Пошумели на комиссара Наглов да Казанцев, он и завилял… Встревают ребята-отрадненцы, жалются. В заступу, говорят, пойди. И перед кем в заступу? — обозлился старик. — Перед сыном, сопляком. Видать, мало я на тебе вожжей порвал.

— Да не шуми, батько. Я-то все же при чем?

— Ты-то казак? Казак. К себе доверие имеешь? Видать, имеешь. Глянь, шашка серебром горит, маузер — как у Магомета Кушкова, черкеска словно на отдельском атамане. Кочубей казак? Казак. Тысяч пять небось у вас в бригаде казаков. Была измена? Молчишь, сукин сын. А почему ж тем недоверие? — Старик опустился на лавку, отер пот ладонью, укорил: — Позоришь ты меня, Васька. Знай раз и навсегда: казак казаку неровня!

Кандыбин полуобнял отца:

— Иди, разведи пока хлопцев по квартирам. А это дело мы выправим. Сегодня вместе с Кочубеем подадимся в Невинку. Зря ты меня только ругал, отец. Ведь и по-хорошему договорились бы.

— Вас без этого не проймешь. — Снижая тон и боязливо оглядываясь, добавил: — Да мы ж один на один, Васька. Почитай, никто не слыхал. Я парасюка — и того выгнал, ногой, да в сенцы… Я тоже не без понятий, Василь!

* * *

Последний взвод вновь сформированных батальонов покинул Невинномысскую. Постепенно затухали резкие звуки оркестра. Во дворе военкомата осталось шестьсот человек. Шестьсот казаков не получили оружия. Военный комиссар отдал приказ расходиться. Казаки построились и вызвали комиссара.

— Мы — казаки предгорных станиц. Нас позвал Реввоенсовет. Почему не берете нас в Красную Армию? — тихо спросил комиссара вышедший из рядов казак, подпоясанный рушником поверх белой овчинной шубы.

— Нет надобности, — разводя руками, ответил комиссар. — В армию просили две тысячи. Мы дали. Больше надобности в пополнении частей нет.

Казак опустил голову, и все долго стояли так, понурившись, не говоря ни слова и глядя себе под ноги. Крутилась снежная поземка, у коновязей жались приведенные казаками верховые лошади. Заняв почти квартал, стояли мажары и линейки. Жены казачьи, сойдя с возов, сгрудились во дворе.

— Ничего не могу сделать, — точно извинялся комиссар, пожимая плечами, и поднял воротник.

Казак, говоривший от имени всех, медленно повернулся к шеренгам. На него подняли глаза выжидающе и как-то тоскливо. Бабы закусили концы платков и подшалков, и кое у кого блеснула слеза.

— Не хотят нас! Боятся… — резко отчеканивая слова, медленно произнес казак. — Что ж, товарищи станичники, докажем Советской власти свою идею, — тут голос его задрожал и усилился. — Голые дерутся красные солдаты с кадетами, а идут морозы еще лютее. Снимай кожухи, станичники! Для Кочубея! Раз мы не нужны ему… скидай!

Бросил шапку об землю, быстро размотал рушник и первый кинул белую свою шубу на землю, овчиной кверху.

Вмиг комиссар был завален горой поддевок, шуб, меховых черкесок, стеганых, добротных бешметов. Верховод прыгнул наверх и, потонув наполовину в одежде, заорал:

— Кто смерз, поняй домой, там отогреют шкуринцы… Зажарят в своей хате… А я найду самого Кочубея…

Оратору не пришлось искать Кочубея. Кочубей и Кандыбин прискакали вовремя. Лошади дымили и тяжело поводили боками. Кочубей спрыгнул, передал повод черкесу и, растолкав баб, спокойно вышел на середину. Казак-оратор точно застыл и, не закрывая рта, следил за комбригом.

Кочубей внимательно оглядел всех, подозрительно остановил взор на куче сброшенной одежды, на комиссаре, передернул плечами, снял шапку, бросил ее себе под ноги, скинул башлык, пояс, сложил подле себя оружие, потом, быстро расстегнувшись, содрал с плеч поддевку и швырнул ее на самый верх кучи.

— Зараз давайте балакать в одном положении, а то одному будет жарко, другому холодно. Шо це такэ?

Все разом одобрительно зашумели, перебивая и стараясь перекричать друг друга. Кочубей закрыл уши.

— Ярмарок! Это — не дело. Давай кто-нибудь один.

Из рядов выдвинулся сутулый казак в малиновом бешмете. Шум смолк. Много было здесь фронтовиков, и стремя в стремя проскакал казак этот с ними вместе по Курдистану, Туретчине, Персии. Имел двенадцать ранений и полный георгиевский бант, но уважали еще больше его не за храбрость и отвагу, а за трезвость ума.