Читать интересную книгу Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера - Герхард Менцель

«Тем мучительней жаждал я книг в этой духовной пустыне. Каждая книга была для меня зеленым живительным родничком, в особенности „Orbis pictus“», — что легко можно себе представить, если знать, насколько этот, в то время уже стодвадцатилетний учебник чеха Амоса Comenius’a (собственно говоря, Коменского) превосходил все тогдашние школьные учебники.

«Orbis sensualium pictus. Мир чувственных вещей в картинках, или Изображение и наименование всех главных предметов в мире и действий и жизни» — предшественник наших иллюстрированных словарей иностранных языков; обновленный соответствующим образом, он был в употреблении до конца XIX века. В нем Коменский, пророк среди педагогов, как его по праву называют, впервые последовательно положил в основу обучения наглядность, и действовал он при этом с учетом социального будущего, включив в свой изображенный и поименованный мир также мир буржуазии. Таким образом, напичканный непонятными латинскими правилами юноша мог здесь на картинках видеть, что означает все им зазубренное, согласно изложенному в предисловии принципу Коменского: «Нет ничего в разуме, чего не было прежде в чувстве». Здесь он не только учит фразу: «Дитя хнычет э-э-э — Infans ejulat еее», но и видит картинку с младенцем в колыбели. Из грозных облаков дует толстощекое лицо, и к этому дается пояснение: «Ветер дует фу-фу — Ventus fiat fi fi». Тут описаны и показаны фазы Луны — Phases lunae, певчие поют на картинке перед общиной, пасечники собирают мед, домашняя птица — Aves domesticae — летает и кудахчет, злодеев секут и вешают, горняки бурят и работают молотами, черт искушает человека, огромное божье око недреманно следит за всем и на мельнице (1) трется камень (2) о камень (3), благодаря вращению колеса (4) мелется сыплющееся через воронку (5) зерно и отделяются отруби (6), падающие в ящик (7), от муки, которая сыплется в мешок (8), — и то же самое по-латыни, с теми же цифрами, указывающими на ту же картинку.

Конечно, это скорее «чистое наслаждение», как того хотел Comenius, а не «сплошное мучение», как отцовские уроки. «Всякое учение было для меня жизнью, и я с радостью обучался бы, как принц, сразу у полудюжины учителей, а имел я едва ли одного настоящего».

Это изменится лишь на тринадцатом году жизни Жан-Поля, когда пастор Рихтер с женой и тремя уже сыновьями переселится из «сельской тиши» в расположенный неподалеку городишко Шварценбах и займет лучше оплачиваемую должность, которой он снова обязан своей покровительнице.

Это первое сознательное расставание юноши с полюбившимся ему местом. Но «для детей вряд ли существуют расставания: ведь они не знают прошлого, а только настоящее, которое полно будущим».

5

УЧЕНОЕ ДИТЯ

Если влечение к художественному творчеству находит себе выход в писании книг, это почти всегда объясняется влиянием раннего чтения. Мы отдаем в той форме, в какой брали. Мы приходим к писанию через чтение.

Это относится и к Жан-Полю. Тут он от других отличается не по существу, а по количеству проглоченного. Более начитанного немецкого писателя, пожалуй, не было. С того времени, когда мальчик, лежа на церковных хорах, предавался — пока отец проповедовал — запретному чтению книг из отцовского книжного шкафа, его, как неизлечимая болезнь, обуяла страсть к чтению. Его память хранит бездну материала. Выписками из прочитанного он заполнит потом тысячи страниц. Он переносит отсюда в свои книги — не всегда им на пользу — невероятно много, но это всего лишь частица накопленного. В начале необъятного ряда прочитанных книг стоит «Orbis pictus» с его нарисованным мирозданием — и это характерно для широты его интересов, охватывающих все области знания.

Но он любит не только литературу, он любит и сами книги — с особенным пылом, вероятно, потому, что в молодости у него их не было. Уже в Йодице книги составляли основу его детских игр. Он делает библиотечку, сшивая из клочков бумаги книжки, которые сам исписывает. «Содержание было теологическое и протестантское и каждый раз состояло из выписанного из Лютеровской библии небольшого пояснения к какому-либо стиху».

Таково автобиографическое зерно гротескной истории о собрании книг предовольного учителишки Вуца, которое «состояло, подобно языческому, из сплошных рукописей». Ведь Вуц сам сочинял для себя все значительные новинки, названия которых он находил в каталоге Лейпцигской ярмарки и купить которые, разумеется, не мог — сочинял, даже не подержав в руках оригинала. «Едва лишь вышли „Физиогномические фрагменты“, Лафатера (к слову сказать, одна из самых дорогих книг того времени: четыре тома, форматом в четверть листа, стоили 100 талеров), как Вуц, дав лишь небольшую фору этой плодовитой голове, сложил вчетверо лист писчей бумаги и три недели не отрывался от кресла, пока сам не вывел из собственной головы физиогномический плод… и… не уподобился швейцарцу». При таком необычном способе копирования порой случалось, что философский трактат о пространстве и времени у Вуца толкует лишь о судовом помещении и о «времени, которое у женщин называют менсисом», — но это не омрачало радости обладания собственной библиотекой.

Чтение доставляло мальчику «физическое упоение». Это говорит пятидесятипятилетний Жан-Поль, когда вспоминает вторую книгу, оказавшую на него большое влияние. Снова это книга, которая, так же как и «Orbis pictus», знакомит с образом мира в буржуазном освещении, хотя и в другой, на сей раз увлекательной форме, — «Робинзон Крузо» Дефо, история буржуазного selfmademan’a [18], который, положившись на себя и на бога, вдали от феодальной власти создал свой особый, лучший мир собственности.

Все это происходит уже в Шварценбахе на Заале, где, по-видимому, есть люди, у которых можно одалживать книги. Торговый городишко насчитывает полторы тысячи жителей. Приход содержит двух пасторов. Городская школа имеет свой преподавательский корпус, состоящий из ректора и учителя пения, учит латыни и внушает такое доверие, что пастор Рихтер решает послать туда своего вступившего в переходный возраст вундеркинда, впервые предоставляя ему в 15 лет возможность регулярного обучения.

Шварценбахская латинская школа похожа на существующие и поныне одноклассные сельские школы. «В классной комнате… помещались и приготовишки, и читающие по складам, и латинисты, и большие и маленькие девочки — они сидели, как на ярусах в оранжерее или в древнеримском театре, от пола вверх до самой стены, — тут и ректор, и учитель пения, тут и неизбежный крик, гул, громкое чтение и драки». Ректор Вернер, тщеславный человек, «от природы красноречивый… но неглубокий», учил молодого Рихтера древним языкам (то есть всему, что могла дать школа), причем по методу, который он выдавал за собственное изобретение, но который Жан-Поль называет базедовым методом, что несправедливо по отношению к филантропу Базедову.

Этот заслуженный гамбургский педагог, за два года до шварценбахского периода Жан-Поля прославившийся как основатель филантропического заведения («мастерской человеколюбия») в Дессау, разработал, основываясь на Коменском, и по сей день плодотворный метод изучения иностранных языков посредством их практического применения. Когда он в 1776 году проводил публичный экзамен, на который поспешили явиться все крупные педагоги Германии (напуганные еще и тем, что с помощью гравюры на меди он объяснил детям процесс рождения человека), он и урок рисования провел по-латыни. Получив по-латыни задание нарисовать на доске льва, учитель нарисовал сперва клюв, на что дети закричали: «Non est leo! Leo non habet rostrum!» («Это не лев! У льва нет клюва!»)

Метод ректора Вернера («который часто, воспламеняясь собственной речью, хвалил себя так, что сам поражался своему величию») похож на этот прогрессивный метод лишь тем, что он тоже без проволочек разделывается с введением в грамматику. Затем он сразу же, совсем не по-базедовски, переходит к трудному чтению какого-нибудь римского классика. Таким образом, нагруженному одним лишь хламом латинских правил Фрицу Рихтеру приходится сразу читать Корнелиуса Непота, по-гречески — Новый завет и через год по-древнееврейски — Первую книгу Моисееву.

Как ни удивительно, это удается. Мальчик жаждет знаний (ему, правда, ничего другого, кроме как учиться, и делать нечего, потому что отец по непонятным причинам почти не выпускает его из дому), не знает устали и своими успехами подтверждает учителю правильность неверного метода.

Вскоре он уже устно переводит Новый и Ветхий завет на латынь, причем так бегло, что учитель не только не может его поправлять, но с трудом поспевает за ним. Его так захватывает «возня с древнееврейским языком и мелочным разбором», что он собирает «из всех шварценбахских уголков древнееврейские грамматики». Затем он сшивает себе книгу в четверть листа, берется за Первую книгу Моисееву и по поводу первого ее слова — «В начале», — по поводу его шести букв и повторяющейся гласной, заносит туда целыми страницами из всех заимствованных грамматик множество наставлений; их так много, что на этом «начале» (он хотел продолжать таким образом от главы к главе) все и кончается. В самом деле, странное занятие для ребенка; потом он в шутливой форме припишет его своему герою Квинту Фиксляйну (тот будет заниматься отысканием неверно напечатанных древнееврейских букв) — он, как и Вуц, взрослым кажется более ребячливым, нежели сам писатель был в детстве.