губы.
– А что – цыгане не люди? Ты бы слышала, как поют! Любишь народные песни?
Пришел мой черед немного смутиться.
– Люблю. Я раньше жила в Чакваше, там соседки пели на абхазском языке. Я слов не понимала, но угадывала о чем.
Максим Спиридонович обрадовался, лопату отставил, потер ладони.
– Сегодня в клубе встреча ветеранов. Уговори Тамару поддержать. Раньше она была у нас первая заводила, столько вечеров вместе… И сама приходи с сыном. Чаепитие, гармонь – честь по чести. Кузнецов из города будет с коллективом. Ой, как они играют – Тамарочке всегда нравилось. Сколько можно дома сидеть, редис сеять да тыкву полоть.
Я согласилась. А Спиридонович снова взялся за лопату и уже не умолкал.
– На Тамару много бед свалилось – мужа похоронила, сына… только живым в могилу не ляжешь, надо дальше копошиться. Михаил теперь близко, осталось женить и тешиться внуками. Я уж ему сватал не одну кралю – и разведенку с довеском и учительницу нашу молоденькую, – нет, говорит, зря стараешься, дядька Максим.
Я грешным делом думал, испортили на войне мужика, бывает же такое, что ранение ниже пояса или в голове что-то разошлось после контузии… Нет, говорит, все на месте и работает, как надо, а душа не лежит. Говорит, я себе бабу на час всегда найду, а жить не хочу ни с кем. А ведь наш Мишка не под забором сделан… таких нынче не на каждом углу… жидковатый народишко пошел супротив прежнего. Я уж про наше поколению молчу – сделано из железа и стали.
Спиридонович согнулся над грядкой и сердито посмотрел на меня, будто я собиралась спорить.
– А Михаил Чемакин – золотой мужик! Гляди, какой матери домище отгрохал, газ-воду провел, баню поставил новую, гараж и амбар… Машину взял из салона – не катанную. Выбился в охранке в начальство. За коммуналку – льгота как участнику боевых… Водятся деньжата, водятся.
Меня тяготил этот странный разговор, я искала вежливый предлог, чтобы уйти, но старик Спиридонович продолжал сверлить взглядом из-под лохматых белесых бровей.
– Вот и думай! Чемакиных здесь все знают и уважают. Не абы кто…
Наконец осмелилась подать голос.
– Я знаю, что они хорошие люди. И меня тоже нашли не под забором. А вы брюки запачкали и рукав. Зачем взялись… Миша приедет, поможет.
– Вот и смекай, девушка! – многозначительно добавил Спиридонович, с досадой стряхивая с колен комочки земли. – Ладно, пора мне, еще в три дома надо зайти. Так я жду на встрече! Отказы не принимаются, так хозяйке и передай. Иначе смертельно обижусь.
Вечером мы с Тамарой Ивановной принарядились и пошли в клуб. Рустамчик между нами держался за руки, подпрыгивал в новых ботинках. Жаль, не успела его подстричь…
Встречные сельчане здоровались с нами, потом задерживали на мне взгляд, добродушно кивали.
– А что значит "разведенка с довеском"? – негромко спросила я.
Тамара Ивановна ненадолго задумалась и переспросила:
– Где ты такое слышала?
– По телевизору шел сериал, – выкрутилась я.
Не хотелось упоминать Спиридоновича.
– А-а… так это про женщин, которые разошлись с мужем, – нехотя отвечала Тамара Ивановна.
– А довесок – это что?
– Ребенок, наверно. Ой, Марьяночка, у каждого ведь своя жизнь, не люблю чужие кости перемывать. У самой забот хватит.
В клубе играла музыка, сразу у дверей столы были расставлены буквой "П", накрыты клеенчатыми скатертями. На каждом пыхал горячий самовар, а вокруг манили блюда с выпечкой. Но Рустам потянул меня к сцене, где мужчины возились с музыкальными колонками и микрофоном.
Откуда-то сзади вынырнул Спиридонович, взъерошил Рустаму волосенки на макушке, попытался за щеку потрепать.
– Ну, привет, джигит! Мамку привел? Молодец!
– Отстань, сталый дулак..!
Ахнуть не успела, как Рустамчик произнес бранное слово и замахнулся кулачком на колено Спиридоновича. Подхватила сына на руки, крепко стиснула и гневно зашипела в красное личико.
– Не смей ругаться! Не смей так на дедушку говорить! У кого научился?
– У дяди Мисы…
Женщины рядом засмеялись, потом я расслышала за спиной задорную реплику:
– Ага, получил, кавалер плешивый! Не лезь, куда не просят. Седина в бороду, а все к молодушкам его тянет. Не по Сеньке шапчонка… поезд ушел. Тю-тю…
Тамара Ивановна щурила глаза – улыбалась, а мне было ужасно стыдно.
– Максим Спиридонович, простите нас, пожалуйста! Я его еще дома накажу. Я ему дома устрою.
– Да я сам виноват, наверно, – смущенно кряхтел он. – Хороший у тебя защитник, шустрый. Ух, вырастет – девкам беда!
"Дались ему эти девки! Видать, сам не промах был по части молодецких забав".
Наконец Тамара Ивановна усадила меня за стол, налила чай, подвинула тарелку с поджареными лепешками. Я потом узнала, что сверху на тесто была выложен мятый картофель со сметаной. Называется шаньга. Со сцены заиграла гармонь, Спиридонович обнимался с дородной, пожилой женщиной в длинном тяжелом платье, громко шутил, сам же раскатисто хохотал. Был в своей стихии.
Я успокоилась, спустила Рустама с колен, позволила снова подойти с сцене. Какой он смелый стал – не боится чужих людей, мусолит во рту кусок ватрушки и пританцовывает под музыку. Слышу, как женщины за соседним столом нас обсуждают.
"Мишкин, что ли – не, совсем не похож… смуглый, чернявый. Другая порода".
"Так в мать пошел! Красивая девушка, держится прямо и скромно, Тамара ее хвалит…"
"Смотри-смотри, подпевает… ай, славный парнишка, дай Бог…"
В зале были еще дети, но меня больше заинтересовала парочка малышей характерной восточной внешности. На пятилетней девочке длинное полосатое платье из той же ткани, что и платочек. Заметно, что домашнее шитье. А вот и мама их пришла, выложила на стол пакет с хворостом. Я перехватила ее взгляд и подошла ближе. Всего пара слов на саржистанском и расцеловали друг друга.
Нуриза прекрасно знала Гуричан и слышала о знаменитых Чарганских дынях. Приехала в Россию за мужем, родила двух детей, получила гражданство.
– А хорошо живем, жаловаться не буду! В теплице работаем, еще я в клубе мою полы и окна. Нас много таких в районе – кто домой на зиму уезжает, кто в Курган перебирается на стройку… Ты приходи, расскажешь про себя.
Я была счастлива встретить земляков. Обещала навестить семью Нуризы, познакомиться с ее братом и мужем.
Вечер пролетел весело, шумно. В майских сумерках возвращались к Тамаре Ивановне – уставшие и довольные. У Рустама заплетались ножонки, но я запретила хныкать, строго себя вела. Сын растет грубияном, хватит баловать.
И вдруг Миша позвонил. Голос сердитый.
– Вы где все? Телефоны молчат, что стряслось?
– Мы ходили на праздник в клуб. Там музыка, разговоры, а сумки поставили