Я отказываясь верить в услышанное.
Поднимаю заплаканные глаза, картинка перед глазами размыта. Мне удается рассмотреть только силуэт мужчины, который безжалостно обвинил во всем меня.
Не могла…
— Антон, н-нет. С-слышишь меня? Н-не смей так г-говорить, — голос хрипит, горло раздирает от невысказанных эмоций. — Я н-не могла.
— Я приходил к тебе, — звучит над головой убитый голос родного человека. Вздрагиваю, обхватываю себя за плечи и сжимаюсь. — Несколько раз приходил, но всегда получал один ответ — тебя нет! И знаешь, что самое страшное во всем этом? Моя мать мне снова соврала! Она сказала, что твои родственнички поверили в мою смерть. А оказывается, что не совсем-то и поверили, так ведь выходит, Аля? Твоя мачеха была бледна, как поганка, когда увидела меня на пороге квартиры в первый раз. Я не придавал этому значения раньше, но теперь все понимаю. Она выполняла твою просьбу, чтобы сохранить квартиру? Знала, что я жив, но ничего тебе не сказала?
— Нет, не сказала. Я же просила ее, — всхлипываю и тыльной стороной ладони вытираю слезы.
— Просила, чтобы она не говорила про меня, если вдруг я внезапно заявлюсь на порог твоей квартиры? — он снова взрывается, впивается в меня убийственным взглядом, а я не знаю, что и сказать в свое оправдание. У меня нет слов, чтобы попытаться объяснить ему свой поступок. Да, если честно, я сейчас сама не до конца понимаю, зачем тогда так поступила.
Я действительно просила ее молчать. Купила это молчание за квадратные метры в старой панельной многоэтажки. Если бы я только знала, что Антон жив, то обязательно бы добавила пункт: сказать обо мне можно только ему.
— Я убила нас, — шепчу пересохшими губами и, не моргая, смотрю в глаза Антона. В них пустота и сплошное разочарование.
Жду ли я от него прощения? Нет. Знаю, что такое он не простит. Не тот у него характер, чтобы, не остыв и не обдумав все дважды, все и всем прощать. Ему нужно время, желательно сутки, чтобы прийти в себя и решить, что для него важно.
И достойна ли я прощения…
— Мам, пап, я приехал. Купил хлеб и твое любимое мороженое, мам, — раздается у порога голос сына. — Что случилось?
23. Алевтина
Прошлое…
В себя прихожу в больнице.
Противный писк приборов и тяжесть во всем теле только подтверждают мое местонахождение, а ужасное самочувствие — догадку. Пытаюсь встать, оглянуться по сторонам, но сил не хватает даже на это. Из меня будто высосали все жизненные силы и оставили крохи.
На жалкое существование.
Еле сдерживая слезы, что скопились в уголках глаз и уже готовы политься рекой, я оглядываюсь по сторонам в поиске телефона. Ни капельки не удивляюсь, когда не нахожу его. В принципе, я вообще ничего из своих вещей не нахожу. Не знаю, может, в больницах так принято, я никогда в них не была и без понятия, какие в них правила выживания.
Внимание привлекает скрип открывающейся двери. Я не жду, что ко мне кто-то придет, вряд ли кто из ребят сейчас на ногах. Поэтому не спешу поворачиваться лицом к нежданному гостю.
Но кто бы мог подумать, что именно в такой ситуации судьба решит сыграть со мной злую шутку.
— Пришла в себя? — окинув меня с ног до головы брезгливым взглядом, мать Антона не торопится подойти ближе. Я понимаю, что для нее я никто и звать меня никак, но проявить сочувствие к пострадавшему можно ведь. — Я так и знала, что тебе все сойдет с рук. Таким, как ты, всегда все сходит с рук.
Вылетевшие слова бьют по больному, царапают. Мне хочется спросить, что случилось с Антоном, в какой палате он находится, но язык словно онемел. Не получается вымолвить ни слова. Я просто лежу, смотрю на нее и понимаю — она ненавидит меня.
Брезгливый взгляд женщины за сорок поднимает во мне шквал ненависти. В какой-то момент я понимаю, что мы никогда не подружимся. Во-первых, невозможно подружиться с человеком, который тебя ненавидит. Во-вторых, у нас просто нет точек соприкосновения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ведь даже Антон ее сторонится.
— Я не понимаю вас. Что вы хотите от меня?
Женщина прикусывает пухлые губы, отводит взгляд в сторону и буквально на несколько секунд задумывается. Набираю больше воздуха в легкие, чтобы задать главный вопрос, как поток ее истерики моментально сносит все мои защитные барьеры. Обезоруживает. Уничтожает в прах.
— Его нет! Из-за тебя, дрянь, его больше нет! — Смотрю на нее недоумевающим взглядом и не сразу понимаю, о ком идет речь. Кто она вообще такая, что смеет приходить в мою палату и орать на меня? Немыслимо. Окидываю медицинскую кровать взглядом, где-то тут должна быть кнопка вызова персонала. Я хочу, чтобы эта женщина немедленно покинула мою палату и не ухудшала мое и так плохое самочувствие. — МОЕГО СЫНА БОЛЬШЕ НЕТ!
— Уходите, прошу вас, — отворачиваюсь от нее и жду, когда за ней закроется дверь.
— Дрянь, ты слышишь меня? МОЕГО СЫНА БОЛЬШЕ НЕТ! — слова, пропитанные желчью и ядом, медленно доплывают до сознания, выжигают изнутри и приводят в ужас.
Распахиваю глаза, стискиваю простынь и оборачиваюсь. Перед глазами все расплывается, я проваливаюсь в пропасть.
…Темная мгла окутывает сознание. Дама в темном зовет за собой, и я иду. Подчиняюсь тихому зову, ласковому голосу и следую за дамой в темном в пустоту. Она манит, зазывает сладкими голосом и едва не клятвенно обещает встречу с любимым.
…Черная комната без единого просвета и тихий плачь маленькой девочки в углу. Это я. Голубое платьице с белоснежными рюшами, скошенный набок хвост и разбитые коленки. Это я. Красивый пышный бант с резинки оторвался, когда маленькая девочка, сломя голову, неслась в свою комнату, чтобы успеть спрятаться в шкафу. В самом защищенном месте в доме. Это я. Маленькая и никому не нужная я. Забитая. Пугливая я. И совершенно одинокая.
Я не хочу, чтобы меня кто-то нашел. Сегодня ушел дорогой для меня человек. Моя мама.
…Темная мгла становится плотнее. Она давит. Мне становится нестерпимо больно, я мечусь из угла в угол в поисках выхода, но все безрезультатно. Тьма поглощает, убивает изнутри. Лишает жизненных сил. Я чувствую себя бесхребетной, беспомощной. Никому не нужной. Одной.
Меня затягивает в вакуум: ничего не слышу, ничего не вижу. Мимо меня то и дело проносятся люди с обеспокоенным выражением на лице, только вот мне все равно. Я не верю, что его больше нет. Это не может быть правдой.
В конце концов судьба не может быть такой жестокой, чтобы забирать с собой самых дорогих людей.
Спустя две недели медицинский персонал машет на меня рукой и отправляет в спец. больницу, подлечить нервишки. Только там, оказавшись полностью изолированной от внешнего мира, я прихожу в себя. Мне требуется чуть больше недели, чтобы убедить доктора выписать меня. Осунувшееся лицо, худоба и «умерший» взгляд не шли мне на пользу и стали препятствием для принятия скоропостижного решения. И только ребенок, частичка Антона, заставила доктора сжалиться и отпустить меня.
Новость о том, что я больше никогда в жизни не увижу лукавую улыбку парня, не утону в омуте синих глаз, порой напоминающих глубины океана, лишила меня всех цветов радуги.
Я потеряла вкус к жизни.
Оглянувшись по сторонам, нахожу на прикроватной тумбочке телефон, который мне любезно принес братец. В списке контактов ищу номер человека, на помощь которого уже давно не рассчитываю. И тем менее решаю рискнуть. Ожидаемо. Отец не отвечает на мой звонок. То ли действительно не видит, то ли игнорирует. Я никогда об этом не узнаю. Снова открываю список контактов, нахожу номер, по которому звонила от силы раза два, не больше.
Монотонные гудки наводят на мысль, что и здесь меня ждет провал.
— Слушаю, — расплываюсь в улыбке, осознавая, что сегодня удача явно на моей стороне.
— Добрый день. Есть разговор, — произношу осипшим голосом и представляю картинки своего будущее без прошлого.