длинным, но более безопасным путем на север, он направился к югу, по голым, ни одного кустика, дюнам. В этом направлении ограда была совсем неподалеку от старого лодочного сарая, на который он в прошлый раз в темноте наткнулся.
«Сегодня обойду его со стороны моря, это хоть на несколько шагов прикроет меня от глаз».
На подходе к сараю раздался собачий лай. Харальд испуганно огляделся, но, не заметив ни солдат, ни собаки, сообразил, что шум исходит из лодочного сарая. Видно, военные устроили в бесхозном строении псарню.
И тут загавкала еще одна псина. Харальд пустился бежать.
Эти двое перебудили других собак, те тоже молчать не стали, и лай сделался истерически громким. Добежав до сарая, Харальд повернул к морю, стараясь, чтобы по ходу спринта к ограде сарай заслонял его от главного здания. Страх подгонял, придавал силы. Каждую секунду он ждал, что сейчас прогремит выстрел.
Домчавшись до ограждения, Харальд так и не понял, видели его или нет. Взобрался по забору, как обезьяна, перекинул тело над колючей проволокой и с шумом шлепнулся с другой стороны в мелководье. Поднялся на ноги, оглянулся на базу. За сараем, частично прикрытым зеленью, виднелось главное здание, но солдат вроде не было. Он повернулся и метров сто бежал по полосе прибоя, чтобы собаки не взяли след, а потом повернул в глубь острова. В плотном песке отпечатывались неглубокие следы, но он знал, что стремительно надвигающийся прилив смоет их примерно через минуту. А на дюнах следов не остается.
Через несколько минут он был уже на проселочной дороге. Оглянулся. Никто не преследовал. Тяжело дыша, побежал дальше, бегом к пасторскому дому, и, миновав церковь, увидел, что дверь кухни открыта.
Родители всегда вставали рано.
Харальд вошел в дом. Мать в халате стояла у плиты, заваривала чай. Увидев его, испуганно вскрикнула и выпустила из рук фаянсовый заварочный чайник. Тот упал на плиточный пол. Харальд наклонился, поднял и чайник и отбившийся носик.
— Прости, мама, что напугал.
— Харальд!
Он поцеловал ее в щеку, обнял.
— Отец дома?
— Нет, в церкви. Вчера не было времени прибраться, так он сейчас расставляет стулья.
— А что вчера было?
Харальд удивился. По понедельникам служба не проводилась.
— Церковный совет собирался обсудить твое дело. Постановили в следующее воскресенье тебя «отчитать».
— Месть Флеммингов, — вздохнул Харальд.
Самому было странно, что когда-то придавал значение подобным вещам.
К этому времени охрана наверняка послана выяснить, из-за чего собаки устроили переполох. Если они работают основательно, могут зайти в близлежащие дома, поискать беглеца по амбарам и по сараям.
— Мама, — попросил Харальд, — если придут немцы, скажи, что я всю ночь спал у себя в постели.
— Что случилось? — всполошилась она.
— Потом объясню. — Было бы натуральней, если б он сейчас дрых в постели. — Скажешь им, что я еще сплю, ладно?
— Хорошо…
Выйдя из кухни, он поднялся по лестнице в свою спальню. Повесил ранец на спинку стула. Вынул фотоаппарат и положил в ящик стола. Мелькнула мысль припрятать его, но, во-первых, не было времени, а во-вторых, спрятанный фотоаппарат — доказательство вины. Мигом сбросил с себя одежду, натянул пижаму и улегся под одеяло.
Из кухни послышался голос отца. Харальд поднялся и вышел на лестничную площадку, послушать.
— Что он тут делает? — спрашивал пастор.
— Прячется от немцев, — отвечала мать.
— Господи милосердный, что он опять натворил?
— Не знаю, но…
Мать договорить не успела. Раздался громкий стук в дверь. Молодой голос произнес по-немецки:
— Доброе утро. Мы ищем одного человека. Может, вы видели кого-нибудь незнакомого за последние несколько часов?
— Нет, никого.
Взволнованность в голосе матери была так очевидна, что солдат не мог это не заметить, но, вероятно, привык, что люди, разговаривая с ним, нервничают.
— А вы, господин пастор?
— Нет, — твердо ответил отец.
— В доме кто-нибудь еще есть?
— Мой сын, — ответила мать. — Он еще спит.
— Я должен осмотреть дом, — произнес незваный гость вежливо, но непреклонно: немец не просил разрешения, а ставил в известность.
— Я вас проведу, — кивнул пастор.
Харальд с бьющимся сердцем вернулся в постель. Он слышал топот кованых сапог по каменным плитам первого этажа, скрип дверных петель. Затем шаги застучали вверх по лестнице. Сначала зашли в родительскую спальню, потом в комнату Арне. Наконец, подошли к двери Харальда. Он услышал, как поворачивается дверная ручка.
Харальд закрыл глаза, изображая, что спит, и постарался дышать ровно и медленно.
— Ваш сын, — тихо сказал немец.
— Да.
Наступило молчание.
— Он провел здесь всю ночь?
Харальд затаил дыхание. Он в жизни не слышал, чтобы отец солгал, хотя бы и во спасение.
— Да. Всю ночь, — ответил отец.
Харальд был потрясен. Отец солгал ради него! Жесткий, несгибаемый, самодовольный старый тиран нарушил собственные установления! Значит, все-таки он живой человек…
Под сомкнутыми веками глаза обожгло слезой.
Сапоги протопали по коридору, по лестнице. Было слышно, что перед уходом солдат внизу что-то еще сказал. Харальд поднялся и вышел на лестничную площадку.
— Можешь спуститься, — крикнул отец. — Он ушел.
Харальд вошел в кухню. Пастор стоял мрачнее тучи.
— Спасибо тебе, отец, — произнес Харальд.
— Я согрешил, — объявил пастор.
На мгновение Харальду показалась, что сейчас