Из-за оставшихся позади деревьев показалась свора разгоряченных псов. Их дыхание клубилось в воздухе, зубы щелкали, на клыках запеклась кровавая пена. В сгущавшихся сумерках блеснули наконечники охотничьих копий. Глаза охотников горели. Она слышала, как перешептываются преследователи, дразня и насмехаясь над ней.
«Heretique, heretique — еретик, еретик».
Решение было принято в долю секунды. Если настало ей время умирать — так не от рук этих людей. Элис раскинула руки и прыгнула, выбросив тело в воздух над обрывом.
И мир сразу стал беззвучным. Время потеряло над ней власть, и падение было медленным и плавным. Зеленая юбка раскинулась вокруг тела. Теперь Элис осознала, что на спину на платье нашит кусок материи в форме звезды. Нет, не звезда — крест. Желтый крест. Rouelle. Пока незнакомое слово проплывало в ее мозгу, крест оторвался и поплыл в воздухе, как осенний лист на ветру.
Земля не приближалась. Элис уже не чувствовала страха. Сон начинал разваливаться, распадаться на части, и теперь ее подсознание понимало то, чего не мог постичь разум. Падала не она, Элис — другая.
И это был не сон, а воспоминание. Кусочек жизни, которая закончилась очень, очень давно.
ГЛАВА 17
КАРКАССОНА,
джюлет 1209
Элэйс шевельнулась, и под ней захрустели сучки и палая листва.
Густо пахло мхом, землей и лишайниками. Что-то твердое укололо ладонь — крошечные челюсти. Место укуса тут же зачесалось. Муравей или комар? Она чувствовала, как яд прокрадывается в кровь. Потерла ладонь о землю, чтобы смахнуть насекомое. От движения ее затошнило.
«Где я?»
Эхом пришел ответ:
«Défora. Снаружи».
Она лежала ничком на земле. Кожа была влажной от росы. Рассвет или сумерки? И сбившаяся одежда намокла. Элэйс кое-как приподнялась, села и привалилась спиной к стволу.
«Doçament. Потихоньку, не спеши».
За деревьями над склоном она видела светлое, розовеющее у горизонта небо. По краю небосклона плыли белые кораблики облаков. Она узнала склоненные очертания плакучих ив. А вокруг росли груши и вишни, потерявшие к концу лета почти всю листву.
Стало быть, рассвет.
Элэйс осмотрелась внимательней. Свет казался очень ярким, слепил глаза, хотя солнце еще не встало. Невдалеке слышно было ленивое журчание воды, медленно текущей между камней. Дальше слышалось отрывистое «квек-квек» совы, возвращающейся с ночной охоты.
Элэйс поднесла к глазам ладони в ссадинах и укусах. Потом осмотрела исцарапанные икры. Тоже искусаны насекомыми, а кроме того, вокруг лодыжек запеклась кровь. И костяшки пальцев разбиты. Между пальцами — ржавые красные полоски.
Воспоминание. Ее тащат куда-то, руки волокутся по земле…
Нет, еще до того.
Идет через двор. Свет в верхних окнах…
Страх щекочет затылок. Шаги в темноте, вонючая рука, зажимающая рот, потом удар.
«Perilhôs. Опасность».
Элэйс подняла руку к голове, поморщилась, нащупав кровавый колтун волос за ухом. Крепко закрыла глаза, стараясь отогнать воспоминание о руках, крысами шарящих по телу. Двое мужчин. Обычный запах: лошадей, пива и соломы.
Нашли они мерель?
Элис заставила себя встать. Необходимо сейчас же рассказать отцу. Он собирался в Монпелье — это-то она помнила. Надо застать его до отъезда. Ноги не держали ее, голова закружилась. Она снова падала и падала, соскальзывала в невесомую дрему. Элэйс пыталась отогнать забытье, удержать сознание, но не сумела. Прошлое, настоящее, будущее слились в бесконечно е Время, белой дорогой протянувшееся перед ней. Цвета, звуки, свет — все утратило смысл.
ГЛАВА 18
Последний раз с беспокойством оглянувшись через плечо, Бертран Пеллетье выехал из Восточных ворот. Он ехал рядом с виконтом Тренкавелем и все гадал, почему Элэйс не пришла их проводить.
Погрузившись в размышления, Пеллетье ехал молча и почти не слышал разговоров вокруг. Она должна была выйти в Кур д'Онор пожелать отъезжающим доброго пути. Бертран был удивлен и, признаться, обижен. Он уже жалел, что не послал Франсуа разбудить дочь.
Было совсем рано, однако улицы заполнил народ. Горожане махали руками на прощание, выкрикивали пожелания удачи. Для поездки были отобраны лучшие кони. Самые сильные и выносливые мерины и кобылы из конюшен Шато Комталь. Раймон Роже Тренкавель ехал на своем любимом жеребце, которого сам вырастил и объездил. Шкура у него была цвета зимнего меха лисицы, а на лбу ярко выделялось белое пятно, форма которого, как поговаривали, в точности повторяла очертания владений Тренкавеля.
На всех щитах — герб виконта, и он же повторяется на вымпелах и накидках, которые шевалье носят поверх доспехов. Поднимающееся солнце играет на стальных шлемах, мечах и сбруе. Даже сумы вьючных лошадей начищены так, что конюхи могли глядеться в блестящую кожу, как в зеркало.
Не сразу решили, сколько народу набрать в сопровождение. Слишком мало — и виконта Тренкавеля могут счесть нестоящим союзником, да и в пути слабый отряд легко станет добычей разбойников. А слишком сильный вы глядел бы как объявление войны.
В конце концов отобрали шестнадцать шевалье, в том числе, несмотря на возражения Пеллетье, Гильома дю Маса. С ними их конюшие, несколько слуг и духовников, Жеан Конгост, да еще кузнец, чтобы подковывать расковавшихся в пути лошадей. Общим счетом тридцать человек.
Они направлялись в Монпелье, главный город владений виконта Нимы, где родилась жена Раймона Роже, дама Агнесс. Владетель Нима, как и Тренкавель, принадлежал к вассалам короля Педро Второго, так что, хотя Монпелье был католическим городом и славился гонениями на еретиков, все же они могли рассчитывать на свободный проезд.
Дорога от Каркассоны должна была занять три дня. Оставалось гадать, кто из них, Тренкавель или граф Тулузский, прибудет первым.
Сперва они держали путь на восток, следуя течению реки Од, навстречу поднимающемуся солнцу. В Требе свернули на северо-запад через земли Минервуа, по старой римской дороге, которая проходила через Ла Редорт, стоявшую на холме крепость Азиль и вела к Олонзаку.
Лучше участки были заняты полями конопли — canabieres, тянувшимися, сколько видел глаз. Направо лежали виноградники — иногда возделанные, другие — дикорастущие, густо застилавшие придорожные откосы за высокими живыми изгородями. Налево яркой изумрудной зеленью светились посевы ячменя, которым до жатвы предстояло еще стать золотыми. Крестьяне в широкополых шляпах усердно трудились, снимая последний за лето урожай пшеницы. Временами на солнце взблескивали железные серпы.