Читать интересную книгу Пожиратели логоса - Мила Бояджиева

Бальный зал сиял былым великолепием, не желая изображать загаженный подвал, в котором пристало кучковаться "подпольщикам". Среди роскоши золоченой лепнины, картин, хрустальных канделябров, антикварных предметов мебелировки, расположились фрагменты инстоляционного действа - поэтические покойники в разных вариантах умерщвления и истязания плоти.

- Н-да... с такой комплекцией шарить под висельника не просто... Филя отшатнулся от босых желтых пяток, висящих прямо у его лица. Довольно плотный мужчина в армейских кальсонах с эмблемой американских ВВС и женственной обнаженной грудью искусно изображал самоубийцу - качался на веревке, тянущейся от гардинного крюка. Закинув лысую голову, он высунул лиловый толстый язык. На животе жертвы, висел плакат: "Мороз и солнце, день чудесный! С петлей на шее друг прелестный..."

Были и другие объекты на тему собрания. У стены, рядом с бронзовыми канделябрами стояла облупленная ванна, наполненная розовой водой, а в ней раскинулся некто черноволосый и нежный, свесив руки с рассеченными венами.

- Кетчуп, - повел носом над раной Жетон и макнул в воду палец. "Балтимор". Вода, между прочим, холодная.

- Помещеньице недурственное, - обвел Филя благостным взором потолок с лепниной и антикварными люстрами.

- Дворянское гнездо. Мэрия для мероприятия выделила. Финальный фуршет в будуаре графини. Раньше в подвалах при ЖЕКах, в Красных уголках гнездились отверженные. Однажды в Ленинской комнате фабрики резиновых изделий при большом стечении опальных гениев и милиции кур резали. Не бойся детка, дяди хорошие, - Жетон по-отечески приобнял Тею, подчеркивая покровительственную ноту и кивнул следующему "мертвецу", восседавшему за изящным ореховым секретером при свече и стопке рукописей. Из руки убиенного творца выпало гусиное перо, а бутафорская дырка в виске блестела каплями совсем живой крови. Пустые глаза блудодея и наркомана смотрели сквозь толпу.

- Вован. Были и у него перлы: "Надо знать во-первых кто мы и для чего мы человеческой звездою вперед ведомы, что бы выучиться двигаться по-червячьи..."

- Чего-о-о? - уставился на застреленного Филя. - Какие червяки?

- Это он про Мересьева сочинил, бедолага. Нанюхался зелья, глаз стеклянный. Я бы таких на важные мероприятия не брал - весь бархат тут облюет. Хорошо, ковры сняли.

- Это все правда поэты?

- Ну... - Жетон пожал плечами. - Пишут.

- Почему же все непременно поэты? - к троице обратило надменный взор интеллигентное лицо с бородкой. - Прозаики, высший эшелон. Вот, в соседнем зале с автографом Ер.Орфеева приобрел. И фотографии его, по 50 р штука.

С обложки книги смотрел синий монстрила, щеривший клыки. "Анторогия русского духа". Одна фотография запечатлела девицу ню среднего потребительского класса, вторая...

- Позвольте взглянуть! - Теофил вырвал из рук бородатого фото. - С ума сойти!

- Емкий образ, интересная графика, - согласился бородатый. Использованная прокладка в унитазе, а тянет на эротическую мистерию.

- В унитазе! - Филя толкнул Жетона, - Познакомь меня с ним! С автором.

- Не горячись, - придерживая взволнованного друга за локоть, Евгений оттеснил его поближе к эстраде. - Все видел, все секу. Разберемся. Сейчас начинают.

Троица посторонилась, пропуская явившееся из распахнувшихся двойных дверей шествие.

- Красивые, - оценила Тея обнаженных девушек с искусно расписанной кожей. - Только противные.

Краски густо покрывали наготу, придавая сходство с насекомыми, даже в прическах торчали гибкие рожки и усики. Девушки с напрягом, подрагивая расписными бюстами, несли кресло. В кресле восседал плотный, эффектно скучающий человек в смоляной самурайской бородке под рыхлыми мучнистыми щеками.

- Воронина из Японии притащили! - восхитился Жетон. - А говорили занят.

- Вчера ещё определились, - вмешался слышавший разговор утопленник. Он кота рвать приехал. Будь другом, старый, притащи бухало, озяб я.

Филя заметил, что помоечная ванна была предусмотрительно поставлена на лист линолеума, а среди гостей имелись лица административного склада, приглядывающие не столько за идейно-художественной направленностью собрания, сколько за сохранностью мебели, зеркал, мозаичного паркета.

- Сейчас начнут действо. Кирять потом будешь. Вон мужик из Думы. Я точно по телеку его фейс видел. И какой, блин, тут андерграунд? Смычка с властью. Прихлебалы, - озирался Жетон.

- Нас Бочкотаров спонсировал, - утопленник выбрался на борт ванны, прикрыв озябшую наготу полотнищем с изображением пивных банок и надписью "Пиво должно быть мокрым". - Телки из модельного агентства - по триста баксов за выход взяли. Повешенный - из цирковых, репризы прикольные сочиняет. Он сам повесился, на энтузиазме работает. Мне за риск премию обещали. Имени Батайля.

- Не фига себе! За такие бабки всякий удавиться, - вспыхнул справедливым гневом Жетон. Филя вздрогнул, вспомнив Коберна и, схватив в охапку, прижал к себе Тею.

- Ша, детки, теоретик Петухов речугу толкать будет.

Очкастый теоретик - Жрец, вещавший в соседнем помещении над фекалийными массами, перебрался в эпицентр действа с целью продолжить дискурс:

- "Весна в Освенциме" - повесть об инициации и о процессе медитации. Совершенно естественно в этом контексте, что лирические, любовные стихи превращаются Ворониным в поток гноя и мата: гной и мат здесь знаки телесного восторга, выражающего возвышенное восхищение, - он сделал паузу, закатил глаза и завелся цитировать с подвыванием:

"Жри меня и я вернусь только очень жри жри когда наводят грусть жирные дожди жри когда метель метет жри когда жара жри когда никто не жрет все прожрав вчера жри когда из жирных мест жира не придет жри когда уж надоест даже тем кто жрет не понять не жравшим им как среди огня выжиранием своим ты спасла меня как я выжрал будем знать только мы с тобой просто ты умела жрать как никто другой не любишь не хочешь ебать о как ты красив проклятый а я не могу летать хоть с детства росла крылатой..." (Цитаты Воронина и Вик. Ерофеева и критика Вячеслава Курицына приводятся без искажений)

Тея испуганно прижалась к Филе:

- Это не русский язык? Я ничего не поняла.

- Не русский. Сатанинский. Его дочери Источника слушать не надо.

Между тем разрисованные дамы, пройдя стадию хаотического движения, сформировали четкий рисунок. Подобно железным опилкам, притягиваемым магнитом в школьном опыте, они сориентировали тела в определенной направленности. Там оказалось возвышение, а на возвышении кресло с мэтром. Тела изогнулись, расписные задницы изобразили орудия революционного судна, а начертанные на ягодицах буквы сложились в надпись.

- Если ему сейчас в глаза какать будут - по мотивам его произведения - мы уходим, - проявил снобизм Филя.

- Да не будут. Другая задумка, - с некоторым разочарованием зевнул Жетон.

- "Аврора"! - сложила Тея предъявленные телами буквы. - Они в него стрелять будут?

- У меня очень образованная девочка, - уклонился от ответа Филя.

- Тише, господа! Мэтр говорить будет! - обернулся впереди стоящий литератор с марксистской бородой. Зал затих.

Пухлый в кресле на сцене долго шевелил губами, вдумчиво смотрел внутрь себя и наконец выдавил:

- Спасибо. Не вижу Ер.Орфеева.

- Он в мраморном зале свои творения распространяет, - выкрикнули из толпы.

Скучающий взгляд обвел публику:

- Тоталитарность - непременное условие артикуляции антропоморфности.... Реален только дискурс, как первоопыт языка, и ... недискурсивные предпосылки как переворот зримого... Слово лишается переносных значений. Целью становится насильственное речевое действие. Мэтр изрекал обрывки текста с такими мучительными паузами, что они приобретали увесистость пудовой гири. Потом замолк, глядя в зал и завершил теоретическое построение другим - трогательно бессмысленным голосом: "Ольга достала шарие, пустила по нитке. Шарие покатилось, мягко жужжа".

Зал взвыл от восторга и затих, ожидая кульминации. Лицо метра одеревенело.

- Он настоящий? - удивилась Тея.

- Сомневаюсь, - Филя насторожился, вспомнив сдернутые маски.

Через толпу протиснулся к сцене изящно костюмированный персонаж украшение из перьев марабу на гордой голове, королевская осанка изящного, упакованного в голубые шелка тела, лицо в розовом гриме балетного принца.

- Я его знаю! Это Марлен - друг лилового! - толкнул Филя Евгения.

Со слезою умиления и томиком "Весны в Освенциме" Марлен склонился перед мэтром, резко воздел руку и взвыл:

- "Радость о боги, воспойте Марлена, Хилеева сына, тридцать три дня звону струн Аполлона в экстазе внимавший..." Позвольте мне пару слов, как единомышленнику, поклоннику, ученику! - Вырвал он голубой подол из рук крепкого мужика, стремящегося оттащить незапланированного выступающего. Мучительны вопрос к мэтру о таинствах творческой лаборатории! О самом сокровенном! - Марлен раскрыл книгу на странице, заложенной ленточкой. Вот тут написано: "И у неё сфинктер крестом и над лицом и крест кала на лицо крест кала на мое лицо..." У-ф-ф... Забрало... Как, как это все родилось? Вы воспользовались зеркальцем для изучения процесса собственного калоизвержения или привлекли помощника? Интуиция художника не даст мне ошибиться - помощник был! Кто, кто этот юный гений, какавший в ваш глаз? Откройте тайну самого святого! Проводите, проводите меня к нему, я хочу видеть этого человека! И я могу, да могу заменить его!