Читать интересную книгу Круг - Бернар Миньер

— Да.

— Какую марку?

Депутат удивился, но ответил.

— Вы бывали у Клер?

— Да. Конечно.

— Не боялись, что кто-нибудь вас увидит?

Лаказ ответил после паузы:

— В лесу… есть проход… в ее сад. — Сервас остался невозмутимым. — На другом конце — площадка для пикника, у края дороги. Эту просеку не найти, если не знаешь о ее существовании… Я оставлял машину и шел пешком. Метров двести. Заметить меня могли только соседи Клер из дома напротив: их окна выходят в сад. Игра стоила свеч. И я всегда надевал куртку с капюшоном. — Он улыбнулся. — Знаете, игра в конспирацию нас возбуждала. Мы чувствовали себя сбежавшими из дома подростками. Вам знаком синдром «мы-против-целого-мира»?

Голос Лаказа сорвался, и сыщик подумал, что при некоторых обстоятельствах лучшие воспоминания превращаются в тяжелую ношу. Вот что интересно: будь депутат тем самым человеком, который следил за Клер, прячась в кустах, и курил одну сигарету за другой, рассказал бы он о секретном проходе? Возможно, он шпионил и выяснил, что у Клер есть кто-то еще? Юго? А куртка с капюшоном? Неужели на видеозаписи был Лаказ? Силуэт показался сыщику выше и стройнее, но он ведь мог и ошибиться. Почему Лаказ разоткровенничался? Вздумал — неосознанно — бросить вызов полицейскому, мол, «а ты докажи, что я виновен»?

— Еще вопросы? — спросил депутат.

— Пока нет.

— Вот и отлично. Я уже сказал, что окажу вам любую помощь. Но… вы, безусловно, отдаете себе отчет, в какой деликатной ситуации я оказался.

Да, политик есть политик. Мартен изобразил лицом непонимание.

— Я человек публичный, — раздраженным тоном напомнил Лаказ. — Политический класс этой страны агонизирует. Умирает. Мы утратили веру в себя; мы так давно делим власть, что больше не генерируем идеи и у нас нет ни малейшего шанса что-либо изменить. Скажу вам без ложного стыда, майор: я — восходящая звезда нашей партии. Я верю в свою судьбу. Через два года, когда наш президент проиграет выборы — а он их проиграет, — я возглавлю партию и в две тысячи семнадцатом окажусь на первой линии. Это будет год, когда левым тоже придется подводить итоги своей политики. Европа, как и весь остальной мир, станет ареной бунтов и восстаний. За такими, как я, будущее. Вы понимаете, что поставлено на карту? Вызовы, на которые нам предстоит ответить, важнее вашего расследования, гибели мадемуазель Дьемар и спасения моего брака.

Сервас не мог прийти в себя от изумления: этот человек — воплощенное честолюбие.

— И что же из этого следует?

— Я не могу позволить, чтобы хоть малейшая тень омрачила мою репутацию, я должен быть выше всех подозрений — как жена Цезаря. Именно такой лидер понадобится людям. Не запятнанный никакой коррупцией, не участвовавший в махинациях и скандалах. Вы должны вести расследование максимально деликатно. Вам ведь известно: если мое имя всплывет — пусть даже я совершенно чист, — кто-нибудь обязательно заявит, что дыма без огня не бывает, пойдут слухи… Но давайте забудем обо мне и поговорим о вашей карьере. Я могу быть вам полезен, майор. У меня есть могущественные друзья. Как на региональном, так и на национальном уровне. К моему мнению прислушиваются в высоких сферах. — Лаказ распалился. — Я рассчитываю на вашу сдержанность. И на вашу лояльность. Поймите, я не меньше вас хочу, чтобы негодяя, убившего Клер, нашли, но мне совершенно необходимо, чтобы при расследовании соблюдалась максимальная секретность.

Ну, вот все и прояснилось… Сервас чувствовал нарастающий гнев. Обещание «я сделаю все, чтобы помочь вам» забыто, Лаказ недвусмысленно предложил «обмениваться услугами». Мартен встал.

— Не утруждайтесь. Я двадцать лет не хожу на выборы, что делает меня невосприимчивым к любым аргументам электорального толка. Позвольте задать вам последний вопрос.

Лаказ кивнул.

— Вы раз в год бываете в Марсакском лицее, это мне известно. Что связывает вас с этим учебным заведением?

— Я там учился. Как вам объяснить… Марсак — особенное место. Он не похож ни на…

— Можете не объяснять. Я знаю.

Депутат ответил удивленным взглядом. Сервас кивнул и покинул хозяина дома.

В коридоре, ведущем в гостиную, он едва не столкнулся с женой политика. Она держалась очень прямо, смотрела в лицо Сервасу, и в ее глазах был ледяной холод. Сюзанна поднесла к сжатым, побелевшим от напряжения губам стакан с виски, но взгляд не отвела. Сервас понял молчаливое послание: она знала — и тоже рассчитывала на его, с позволения сказать, сдержанность. Но по другим причинам.

— У вас кровь на воротнике, сзади, — холодно произнесла женщина.

— Извините… — Мартен смешался и покраснел. — Простите за поздний визит.

— Тот, кто думает, что за порогом смерти ничего нет, ошибается. Там нас ждет вечное безмолвие. Это не каждому по плечу. — Она подняла глаза. — Убирайтесь.

Сервас прошел через гостиную к застекленной террасе. Женщина молча смотрела ему в спину. Он чувствовал себя разбитым. Мрак, царящий в этом доме, давил на него. Как и груз собственного прошлого, и пережитый на крыше ужас. Он на мгновение задержался под бетонным навесом, чтобы перевести дух и успокоиться. Перед ним простиралось темное враждебное пространство, боль в затылке не проходила, стучала под черепом, как напоминание — вот только о чем? Он поднял воротник и шагнул в темноту.

22

Ностальгия

Она наклонилась над унитазом, и ее вырвало. Прополоскала рот. Почистила зубы. Еще раз прополоскала рот. Выпрямилась и посмотрелась в зеркало. Бросила вызов бледному призраку, как делала уже много месяцев, но он больше ее не боялся, потому что с каждым днем становился сильнее.

Официально призрак появился десять месяцев назад, в шее, но она знала, что он давно живет внутри нее. Сначала это была единичная крошечная клетка — одинокая, но фатальная. Она ждала своего часа — момента, когда разделится на тысячи, миллионы, миллиарды смертоносных клеток. Ирония судьбы: чем больше бессмертных клеток становилось в ее организме, тем ближе она подходила к порогу смерти. Еще бо́льшая ирония заключалась в том, что враг был не внешним — внутренним. Она сама его породила. Молекулярный механизм, деление клеток, мутагенные агенты, вторичные очаги… она стала настоящим профи в этом вопросе. Ей казалось, что она физически ощущает, как клетки-убийцы распространяются по ее телу, как раковое войско марширует по ее системе кровообращения, строит соединительные пути, развязки и дублеры в капиллярах и лимфатических узлах, атакует легкие, селезенку, печень, выстреливает метастазами в пах и мозг. Она открыла аптечку, чтобы взять противорвотное. Налила воды в стаканчик. Она сегодня ничего не ела — только пила, но аппетита все равно не было. В понедельник ей начали делать очередной курс химиотерапии. Она замурлыкала «Feeling Good» в интерпретации «Muse» или Нины Симон. Чем ближе была смерть, тем сильнее ей хотелось петь. «Birds flying high you know how I feel. Sun in the sky you know I feel». «Птицы, летающие высоко, вы знаете, что я чувствую. Солнце в небе, ты знаешь, что я чувствую…» Выходя из ванной, она услышала доносящийся из кабинета голос. Он оставил дверь приоткрытой. Она подошла ближе, неслышно ступая босыми ногами. Он был явно встревожен, голос дрожал и срывался.

— Говорю тебе, у нас проблема. Этот сыщик не остановится. Он упертый.

Она поднесла руку к голове, поправила парик и платок. Снова подступила тошнота. Она вдруг оказалась за тридевять земель от дома. Планеты рождаются и умирают, звезды гаснут в глубинах космоса, ребенок зарождается в животе матери, кто-то испускает последний вздох, ей пятнадцать, она оседлала сёрф и мчится на гребне океанской волны, ей девятнадцать, она играет на пианино сонату Шуберта, ей аплодируют сто человек, вараны в джунглях, лагуна, вулкан, рюкзак за спиной, ей двадцать восемь, она в кругосветном путешествии с любимым мужчиной, он намного старше и женат. Вот чего она хочет. Перемотать пленку… Начать с нуля… Вернуться к началу…

Нотки паники в голосе за дверью.

— Я знаю, который час! Позвони ему и узнай, что происходит. Нет, не завтра — сейчас, черт возьми! Пусть вытащит прокурора из постели, будь он трижды неладен!

Где ты был и что делал в пятницу вечером?

Она улыбнулась. Любимчик журналистов напуган. До ужаса. Она его любила. Больше, чем кого бы то ни было другого. Пока не начала презирать. Как никого другого. Презирала так же сильно, как когда-то любила. Неужели это побочный эффект болезни? По логике вещей, она должна была бы стать милосердней, научиться… сопереживать, как говорят эти люди. Ее друзья — журналисты, политики, врачи, руководители предприятий, мелкие буржуа. Теперь она понимала, что окружена педантами, болванами, позерами и краснобаями, которым так нравится шутить и вести пустые разговоры. Как же она скучает по обычным, простым людям, окружавшим ее в детстве, таким, как мать и отец, простые ремесленники. По соседям и друзьям, жившим в скромном квартале, где она росла.