Читать интересную книгу Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев

Но шло время, а ничего не происходило. Точнее, происходило что-то, чего я не видел, хотя ощущал всеми клеточками тела. Нервное дрожание струны в невидимых динамиках сменилось знакомой с юности мелодией, боль под ребрами сама собой утихла. Все еще не веря в возможность спасения, я приоткрыл глаза… На меня, поступью голодной тигрицы, надвигалась обворожительных форм женщина. Неся на отлете подрагивающие груди, она на каждом шагу исполняла танец живота, от чего не стесненные обилием одежд чресла жили собственной жизнью. По-африкански вывернутые губы призывно улыбались, в огромных глазах горел сатанинский огонь.

Так это же совсем другое дело! — хрипло, но отчетливо произнес мой внутренний голос, и я подумал, что безумие не такая уж плохая вещь, в нем тоже можно найти свои маленькие радости.

За полуобнаженной красоткой с подносом в руках шел в костюме официанта… главный бандит… нет, милицейский полковник… нет, оба они, но в одном лице, и лицо это льстиво, по холуйски, улыбалось. Здесь же, на месте бетонной колонны, появился альков с кроватью под балдахином и массой подушек, которые заботливо взбивал Дюбель, или как его там, но тоже во фраке и с бабочкой под квадратным подбородком. Вид при этом у него был чрезвычайно ответственный и сосредоточенный. Закончив свое занятие, он легким движением откинул угол одеяла и, прихватив с собой седого, с достоинством удалился.

А жизнь-то налаживается! — мелькнула в голове затертая концовка анекдота и я пожалел, что тренировочный костюм не соответствует важности момента, но интуиция подсказывала, что и он мне вскорости не понадобится. Тихая музыка обволакивала. Избавляясь от деталей туалета, красотка тянула меня за руку к дверям рая. Как человек покладистый, я не сопротивлялся. Чего хочет женщина, того хочет бог! Послушного судьба ведет, а упрямца тащит! Ласковый теленок… нет, это уже из другой оперы. Соски ее тяжелых грудей упирались в меня стволами помповых ружей, низкий голос страстно вибрировал:

— Не говори им, где спрятал деньги, ты скажешь это мне!

Полупрозрачные трусики упали на пол, я был на все согласный. Деньги, так деньги! Спрятал, так спрятал! Почему же не сказать — скажу… но потом, не сразу! А там посмотрим, как карта ляжет. Ее руки обвили мою шею, под тяжестью содрогавшегося от страсти тела я рухнул на перины кровати. Я весь дрожал от охватившего меня желания… как вдруг из-за розового полога высунулась озабоченная физиономия Торквемады и инквизитор сходу осенил нас крестом:

— Pax vobiscum! Мир вам! Я тебя повсюду ищу, а ты тут сексом пробавляешься! — буркнул он недовольно. — Великий грех, сын мой, великий… — бросить человека на полпути к свободе!

Красотку с меня как ветром сдуло. Словно подброшенный в воздух, я вскочил на ноги и, сжав кулаки, пошел на инквизитора. Ярость моя не знала предела:

— Ну погоди, иезуитская морда, я с тобой, гнида, за все рассчитаюсь! Сколько женщин сжег на костре, не мог найти им лучшего применения? Опять шаловливые ручонки чешутся? Сам делом не занимаешься и другим не даешь!..

Я мог еще многое ему сказать, но Торквемада, надо отдать ему должное, не дрогнул. Смотрел на меня холодно, бледные губы сложились в саркастическую улыбочку.

— Гэнус хуманум! — процедил он сквозь зубы, — род человеческий, как же глупы твои дети! Неужели так трудно отличить лицедейство от жизни, пусть и бессмысленной? Или ты не слышал стрекотания камер? Или тебе ничего не подсказал саундтрек? Каюсь, не предупредил, но кто же мог предположить, что тебя затащат в свою резервацию киношники?.. Сначала их хотели поместить вместе с убогими творениями литераторов — как ни крути, а продукция одного пошиба — только уж больно они со своими стрелялками агрессивны. Вот и пришлось искать место для зоны в другом конце атриума, куда и спрятали от греха подальше героев большинства кино-поделок. Мог бы, между прочим, и без моей помощи догадаться — видел же, что хороших и плохих парней играют одни и те же актеры! Сюжеты, казалось бы, разные, а на головы зрителей льются одинаково мерзкие помои… — Торквемада приосанился и осенил себя крестом: — Слава Богу все обошлось! Если бы попался в лапы к телевизионщикам, тогда бы пропал совсем! Они бы тебя по сериалам до непотребства затаскали, а то и сам, объевшись «мыла», запросился в мир иной. Много в бытность свою инквизитором сжег я книжек, но, в сравнении с их скудоумной похабщиной, они кажутся мне теперь детскими сказками. Нет, сын мой, — вздохнул Томас, — настоящей жизни ни по ту, ни по эту сторону кинокамеры нет, один эксгибиционизм! Такова убогая человеческая сущность, ну а нам с тобой, вознеся хвалу Господу, пора продолжить наш путь…

Молитвенно замерев, Торквемада возвел очи к небу. Я смотрел на него в растерянности:

— Но, послушайте!.. Где же вы раньше были, когда меня убивали? Если уж приспичило войти в кадр, тогда бы и появились. Зачем было в самый неподходящий момент соваться в альков? Не мальчик ведь, могли бы и подождать! Может быть, я сам хотел убедиться, что передо мной иллюзия фабрики грез…

Но, занятый своими мыслями, великий инквизитор меня не слушал, а возможно, и не слышал. Отвернулся и, ставя врастопырку больные ноги, заспешил по тянувшейся вдоль резервации киношников тропинке. И был совершенно прав: кто знает, какие еще сценарии роились в больном воображении обитателей зоны! Едва поспевая за монахом, я еще долго оглядывался и втягивал боязливо в плечи голову.

Впрочем, как и обещал мой спутник, идти оставалось совсем немного. Сердце невольно наполнилось радостью, когда мы вступили в знакомую полосу тумана, в конце которой брезжил свет тусклого осеннего дня. Мне казалось, я уже различаю потемневшую от времени стену дома и оставленную открытой маленькую дверцу. Я предвкушал удовольствие с каким выпью с Колькой стопку водки и закушу хрустким соленым грибком. И действительно, белесая мгла начала постепенно рассеиваться, пока не показался…

Я не поверил своим глазам! Я их потер. Потер с силой, но даже после этого знакомая картина не растаяла в воздухе. Передо мной был берег Леты! Покосившийся сарай со штабелем почерневших от времени досок. Растянувшийся во всю длину, дремавший на теплом песочке крокодил. Над тоскливым пейзажем нависало унылое небо, тягучие воды забвения мелко плескались о настил…

Ничего не понимая, я повернулся к Торквемаде. Он сиял, как начищенный пятак. Уверен, никто из коллег по конгрегации никогда не видел великого инквизитора таким счастливым.

— Но как же так?..

Доминиканец даже не старался спрятать кривившую его губы усмешку:

— Чему, сын мой, ты удивляешься? Я ведь говорил тебе, что мы в одной лодке, так я имел в виду посудину Харона! Все люди стремятся заполучить свободу, только представление о ней, как и об истине, у каждого свое. Единственная для меня возможностью вымолить у Господа прощение это пройти, как все люди, через ад, а для этого надо было попасть на берег Леты. Как говорится: финис сантификат мэдиа — цель оправдывает средства! И потом, я ведь тебе не солгал, а всего лишь не сказал всю правду. Разве сам ты никогда не прибегал к этой уловке? Разве не манипулировал в своих интересах судьбами людей?.. В таком случае, чего ты хочешь! Это жизнь, а у нее, как известно, волчьи законы. Впрочем, — ухмылка его стала издевательской, — справедливость торжествует всегда, просто люди до нее не доживают…

Накинув на голову капюшон, он направился в сторону клубившегося у берега желтое марева, но вдруг остановился, обернулся:

— Скажу тебе одну вещь, не хочу оставаться в долгу! — губы Торквемады сложились в улыбку, но он не улыбался. — В бытность свою инквизитором, думал я, соблазненный грехом гордыни, что очиститься в Его глазах можно чужой кровью… — едва заметно покачал головой: — Так не бывает! Ничто чужое к оплате не принимается. У меня было время понять это, пятьсот лет — большой срок! Лучше к людям относиться я не стал — твари Божьи, они в первую очередь твари — но стал терпимее, ведь каждый сам ответит за себя. И ты знаешь… — ему наконец удалось улыбнуться, — иногда эти несчастные заслуживают к себе снисхождения. Ты, сын мой, сделал сегодня доброе дело, оно тебе зачтется. Не бойся ада и не верь досужим вымыслам, ничего нового ты там не найдешь. Теперь прощай!

12

Сутулую фигуру Торквемады съел туман. Люди в своем неведении говорят: «глубина отчаяния», если у отчаяния действительно есть глубина, то я ударился о его дно. Обведя еще раз взглядом безрадостную картину, я опустился на песок и обхватил голову руками. Уходя — уходи, собрался умирать — умирай, и нечего заигрывать с судьбой, нечего тешить себя несбыточными надеждами! А если не собрался?.. Если умирать-то как раз и не хочется?..

Усталость навалилась дремотой. Я лег на бок и, свернувшись, как в детстве, калачиком, отдался на волю волн милосердного сна. Ничто больше меня не интересовало, ничто не тревожило, если не считать…