Элмерик хлопнул себя по лбу.
— У нас в деревнях и не дарили-та их никогда: принёс к столу пирог с грибами али ногу баранью с капустой квашеной — и хватит. Мастер Каллахан сказал, что отмечать скромно будем. Помоги-ка мне лучше развесить-то эти штуки.
Она раскрыла сундук. Там были цветные ленты, яркие шнуры, заплетённые в витиеватые узлы, венки из покрытых лаком сплетённых веток, сушёный мох, перья лесных птиц, золочёные орехи, красные как кровь стеклянные ягоды, кленовые листья, вырезанные из кусочков окрашенной кожи и мелкие серебристые колокольцы.
— Откуда это?
Элмерику было странно слышать, что подарки — это глупости. А праздничные украшения, выходит, не глупости? Может, и сам Самайн — тоже глупости? Но да, они с Роз росли в семьях с разным достатком. Да и не было ничего плохого в пирогах или мясе. В Холмогорье детям тоже частенько дарили сушёные яблоки, лакрицу или медовые орешки.
— Мастер Патрик с чердака принёс-та. Ух ты, какие листики, смотри! А ленты-та, ленты! — Розмари вытянула откуда то со дна шёлковую ленточку — голубую с тонкой золотистой каймой — и, красуясь, приложила к своей косе. — Ух, а гирлянда почти такая же, как у нас с мамкой была. Она сама плела-та, помнится. И корзины тоже, и венки. Звала меня подсобить, а я, глупая, к речке убежала на сома смотреть. В тот год такого сома мужики выловили — прям королевского. Усищи — во! Кто ж знал-та, что это был последний раз…
— Ты как развешивать хочешь? — Элмерик выудил из сундука несколько шишек, покрытых по краю чешуек крупинками соли.
— Так, ща разберёмся. Залазь наверх.
Вместе они принялись за дело. Бард забрался на стул, чтобы крепить украшения под самым потолком, а Розмари снизу подавала то одно, то другое. Сперва он помогал не слишком охотно, но потом втянулся.
В детстве Элмерик всегда с нетерпением ждал праздников. Мечтал о кушаньях из самой эльфийской страны, о волшебных подарках и о чудесах, которые непременно случатся, если он будет хорошим мальчиком…
Самайн был одним из его любимейших праздников — как-никак начало года, самый важный поворот Колеса. Первая ночь года не пугала его, даже наоборот. Было что-то волнующее в том, чтобы окрест полуночи погасить все огни, зная, что другие люди во всех уголках Объединённых Королевств сделали то же самое. Весь мир погружался в первозданную тьму, словно возвращаясь в те времена, когда ещё не существовало ничего — ни солнца, ни луны, ни островов в бушующем море, ни людей, ни даже эльфов. Потом отец пел заклятие и высекал искры, зажигая новые праздничные свечи, и вся семья шла к столу. Трапезу разделяли со слугами и с гостями, если таковые случались. Ведь известно, что нет худшей приметы, чем в ночь Самайна оказаться в дороге, И если запоздалый путник постучится в ворота, тот, кто откажет ему в гостеприимстве, обречёт несчастного на верную смерть и накличет беду на свой дом.
Вместе с теплом и светом возвращалась сама жизнь, в отчем доме долго — иногда по нескольку недель — не стихали музыка и смех. Ближе к рассвету звучали леденящие душу истории о призраках, нежити и злых проделках Неблагого двора. Некоторые из них Элмерик знал наизусть, но всё равно слушал, затаив дыхание. Считалось, что чем страшнее будут эти рассказы, тем счастливее окажется наступающий год, а беды обойдут стороной и тех, кто говорил, и тех, кто слушал.
Жаль, после смерти матери всё изменилось, и хотя отец по прежнему открывал двери путникам, прежнее безудержное веселье больше не повторялось. Бродячие барды знали о горе, постигшем семью Лавернов, и относились к нему с почтением. Ощущения чуда, какое было в детстве, Элмерик больше не испытывал никогда.
— О ком замечтался? — усмехнулась Розмари, протягивая ему гирлянду из ягод.
— Просто вспомнил о доме. Интересно, как они там…
— Соскучился? Я тебе завидую-та самую малость.
— Почему?
— Ну, тебе есть куда возвращаться-та. Коли сам не желаешь знаться с роднёй — это твой выбор. Захочешь — сызнова будешь их привечать. Не захочешь — пойдёшь своей дорогой. А мой дом — он тута. И вся семья-то теперича вы: худая, но какая уж есть…
Розмари улыбалась, но бард видел, что на самом деле ей не весело. Если присмотреться, девушка выглядела уставшей ничуть не меньше, чем он сам, а круги под глазами, небось, выбеливала молоком, утренними росами… или чем их там ещё выбеливают? Но она не плакала и не жаловалась на жизнь, а находила в себе силы шутить и смеяться, несмотря ни на что.
— Это почему же мы семья худая?
— Вишь, нынче все без меня обходятся. Дела на кухне отняли. — Розмари принялась расставлять свечи по подсвечникам. — Я мастеру Парику говорю: мол, кто ж теперича готовить будет-та? С голоду, небось, помрёте! А он мне: брауни пусть готовят-та. Ты слыхал! Брауни!
Элмерик не стал говорить, что, скорее всего, всё было наоборот. Это Роз, приехав на мельницу, начала отбирать у невидимых помощников из низших эльфов их законный хлеб и свежее молоко. Ведь существовали же Соколы как то раньше, и грязью не заросли, паутиной не покрылись. Помнится, у них ещё какой-то дом в столице есть. Вряд ли там сам Каллахан пыль метёлкой сметает.
Соколят лишь на первых порах заставляли драить полы и лестницы, а потом уборка стала разве что наказанием за провинности. Значит, брауни отсюда и не уходили. Элмерик не раз замечал мисочки с молоком и хлебные крошки на подоконнике за окном. Но Розмари ждала от него совсем не этих объяснений.
— Зато ты готовишь намного вкуснее. А мастер Патрик прав. Тебе, как и всем нам, надо больше сил отдавать занятиям. В том, что пироги ты печь умеешь, никто и не сомневается. А что насчёт защитных сфер?
Розмари помолчала, закусив губу, а потом еле слышным шёпотом призналась:
— Никак не даются-та мне эти сферы. Вот ваще! Уж не знаю, что и делать-та. Видать, права была твоя эльфийка: никчёмная я. Только пироги у меня хорошие.