я умею. Это моя работа. Вспоминаю самоубийцу, которого я отговорил прыгать с крыши, и парнишку, забившегося в угол комнаты с лезвием у запястья.
Говори со мной, скажи, что думаешь.
Я должен был продвинуться на три шага вперед, планируя свой бросок к двери, поиск моих ключей как оружия. Составить план. Но голова у меня будто ватная от боли и снотворного, ноги подкашиваются, меня тянет вниз, на пол. Я чувствую что-то мокрое на подбородке, неуклюже поднимаю руку и смахиваю слюну.
– Твоя жена могла бы бороться за правое дело, а вместо этого летит на гребаном самолете!
Я с трудом стараюсь уследить за ее мыслью. Кто-то пытался вербовать Майну? Сделать из нее радикалку? Нелепо. Безумие какое-то.
– Она на самолете, потому что это ее работа. – Слова цепляются друг за друга.
– Вот именно! – торжествующе восклицает Бекка, словно я дал ей желаемый ответ вместо того, чтобы искать его самому.
– Ты хочешь, чтобы она бросила работу? И это все?
Голова у меня кругом идет. Я теряюсь в догадках: а вдруг Бекка принадлежит к какой-то секте, тайному обществу ревнителей традиций, считающих, что место женщины дома?
– Ладно. Она уволится.
Никогда никаких обещаний – так меня учат на службе. К черту. Здесь не работа, тут моя дочь. Я пообещаю весь мир, лишь бы уберечь ее. Стану плясать под дудку Бекки.
София ворочается, задевая волосами руку Бекки и иголку у самой своей шеи.
– Мамочка!
– Не трогай ее! – Помимо воли я вытягиваю руки вперед.
– Стой, где стоишь! – визжит Бекка.
– Мама! Мамочка! – София вырывается из ее рук, ошарашенная и испуганная. Она пытается высвободиться, плача от страха и непонимания, когда Бекка еще крепче прижимает ее к себе.
– София! – кричу я. – Не шевелись!
– Папа!
Я делаю шаг вперед, отталкиваюсь от стола и чувствую, как комната вертится каруселью вокруг меня. Бекка размахивает шприцем. До них менее двух метров. Они движутся, или двигаюсь я, или комната – мне всего-то нужно перехватить руку со шприцем. Если Бекка уронит Софию, это неважно, до пола совсем невысоко, она не поранится. Иное дело – инсулин. Сколько его в шприце? Как он на нее подействует?
– Не приближайся, – произносит Бекка. – Я это сделаю. Сделаю. Я это сделаю.
Повторы обнадеживают меня. Она напугана. Пытается убедить себя, будто у нее хватит духу. Я заставляю себя говорить медленно и спокойно:
– Это не тот способ, чтобы убедить людей проникнуться вашими идеалами.
– Мы заставляем людей общаться с нами – это первый шаг.
Мы.
Бекка еще совсем молоденькая, если не моложе, чем заявила. А вот руководит ею кто-то еще.
– Кто тебя заставляет это делать?
– Никто. Я и сама все вижу. Долг каждого – действовать.
– А кто руководит?
– Типичный фараон! – смеется Бекка. – У вас все должны кому-то подчинятся до самого верха, так ведь? Правящим кругам. Власть имущим. Когда же вы увидите, что именно власть имущие лажают всегда и всюду?
София плачет, старается вырваться, но Бекка крепко держит ее. Они обе в панике, чуть не дерутся между собой, и в любой момент иголка может вонзиться в Софию…
– Если ты ее уколешь, она умрет, а ты сядешь в тюрьму за убийство.
София визжит, и у меня сердце кровью обливается, что всему причиной я, но мне нужно разубедить Бекку, пока не поздно. Перед глазами у меня плывет туман, тело наливается свинцом. Если я отключусь, что станется с дочерью? Куда Бекка ее заберет?
– Если Майна сделает все, как надо, я ее отпущу.
Бессмыслица какая-то. Майны не будет дома несколько дней. Бекка планирует все время вот так удерживать Софию?
– Майна летит на самолете, она не может…
– Если она сделает, что ей велят, «Полетный радар-24» покажет, что самолет меняет курс, и тогда вы оба свободны.
– Что?.. Ты думаешь?..
Я не могу сложить слова во фразу, даже сообразить, что это означает. Майна не сумеет заставить самолет изменить курс, если только… И тут меня осеняет.
Если только ее тоже не запугали.
– А если самолет не поменяет курс?
Бекка делает еле заметное движение рукой, держащей шприц. На кончике иглы на мгновение замирает капелька прозрачной жидкости, потом падает на шею Софии. Перед глазами у меня плывет, я вижу темный тоннель между мной и дочерью, вокруг нас больше ничего. Остальное не имеет значения. Мне нужно добраться до Софии, схватить ее и рвануть в сторону. А если Бекка воткнет в нее иголку, мне понадобится сахар, я вызову «скорую», службу спасения, спасу Софию, спасу ее… Я велю ногам бежать вперед, они движутся, но недостаточно быстро. Вижу летящий мне навстречу пол, меня окутывает густой черный туман, когда наступает полная тишина.
Глава двадцать третья
8 часов до Сиднея. Майна
Когда Франческа вслед за мной входит в салон, по рядам проносится шепот, пассажиры выпрямляются в креслах, как это бывает, когда в офисе появляется начальство. Я слышу, как она говорит здравствуйте и надеюсь, вам нравится лететь этим рейсом, и погода прекрасная – мы, возможно, приземлимся даже чуть пораньше, а мою голову тянет вниз бремя вины. Мы останавливаемся, чтобы дать пройти пассажиру, пару секунд стоим бок о бок, и я краем глаза вижу ее лицо. Немного старше меня, но еще молодая, с резко очерченными скулами, с короткой стрижкой и густой челкой, падающей ей на глаза.
Когда пассажир протискивается мимо нас, меня обдает запахом пота, я ощущаю в воздухе тревогу и тоску от долгого сидения на одном месте. Это араб, занимающий кресло 6J, он хватается за спинки сидений, словно по лестнице карабкается. На приветствие Франчески он не отвечает и скрывается за ширмой. Сердце у меня начинает колотиться. Может, это он? Араб исчезает в кухне, и мне хочется рвануть за ним, но мы уже стоим у кресла 4Н, где Финли смотрит мультфильм. Он снимает гарнитуру.
– Вы их распутали?
Я ничего не понимаю, а потом вспоминаю о перепутанных наушниках у себя в кармане. Они, похоже, совсем из другого времени, когда я выполняла свою работу, мы летели в Сидней и никто не угрожал моей дочери.
– Я распутаю, обещаю. Вот только… – Я замолкаю, вспоминая, как София хочет, чтобы я что-то сделала, а я всегда отвечаю со вступлением. Вот только позвоню на работу… Вот только кое-что закончу. Ладно, я с тобой поиграю, вот только мне надо… Почему я просто не ответила «да»?
– Говорят, ты хочешь стать пилотом?
Франческа наклоняется к его креслу, Финли смущенно смотрит на нее, а рядом его мать, наконец-то проснувшаяся, снимает с головы наушники. Я ухожу, прежде чем мое вранье выплывет на поверхность, а еще потому,