время беседы с Шестаковым.
Глава 11
Очередная партия груза оказалась совсем небольшой – всего три десятка мелких, как семечки, с виду неотличимых друг от друга черноголовых вьетнамцев, которые с негромким чириканьем, прямо как стайка воробьев, брызнули во все стороны из доставившего их мебельного фургона и моментально попрятались по щелям, да так, что Ахмету пришлось долго выискивать их по одному. Наблюдая за этим процессом, Хромой Абдалло думал о том, что никто не умеет так прятаться, как вьетнамцы. Это умение стало их национальной чертой, и благодарить за это, как и за многое другое, следует, пожалуй, американцев. Что ж, обокрав весь мир, превратив его в свою сырьевую базу, толстопузые самодовольные янки сами вырыли себе глубокую яму. Никто из них даже за очень большие деньги не сможет назвать точное количество нелегалов, ежедневно пересекающих границу США и бесследно растворяющихся в толчее мегаполисов. Примерно та же картина наблюдается в России, но не в таких масштабах: Америка богаче, а человеку свойственно стремиться туда, где можно поплотнее набить брюхо ценой наименьших усилий.
Да, умение прятаться записалось в генетическом коде каждого вьетнамца еще во времена войны с американцами. У китайцев свои особенности, у афганцев и турок – свои… Все люди разные, а роднит их одно – выбираясь из доставивших их грузовиков, все они воняют совершенно одинаково…
Прикрывая рот и ноздри надушенным носовым платком, Абдалло наблюдал сначала за тем, как грузовые микроавтобусы забирали нелегалов со склада, а потом и за традиционной влажной уборкой, которая проходила под наблюдением и при непосредственном участии кладовщика. Ахмет, как обычно, был расторопен, деловит и распорядителен, но Абдалло хорошо знал этого человека и видел, что он опять не в себе. От пристального внимания Хромого Абдалло не укрылись ни вялость движений, ни потухший, неподвижный взгляд, ни ровная, монотонная речь кладовщика. Ахмет делал все, что от него требовалось, но делал через силу, без души, как запрограммированный автомат с севшими аккумуляторами. Абдалло отлично знал, в чем причина, но не имел ни малейшего представления о том, что ему с этим делать.
Убедившись, что все в порядке, он вознамерился тихо уйти, тем самым хоть ненадолго оттянув неприятный разговор. Однако Ахмет, хоть и пребывал в прострации, зорко за ним наблюдал и, настигнув хозяина буквально в трех шагах от спасительной двери, довольно непочтительно ухватил за рукав.
Абдалло посмотрел на него через плечо, надменно вздернув брови, но бывший тележечник пребывал в таком состоянии, что окончательно утратил способность понимать даже самые прозрачные намеки. Тогда Хромой развернулся к нему всем корпусом, бросил красноречивый взгляд вниз, на сжимающую его рукав руку Ахмета, и деликатно двинул локтем. Ахмет наконец осознал, что забылся, выпустил рукав и склонил голову в почтительном поклоне.
– Мне нужно с вами поговорить, – заявил он.
Абдалло отметил про себя, что Ахмет забыл добавить «уважаемый». Он хотел сослаться на крайнюю занятость и уйти, но понял: это бесполезно, парень все равно не отстанет. А если даже отстанет, то не пройдет и часа – отыщет, где от него ни прячься, и все равно скажет то, что намерен сказать.
– Хорошо, – с нескрываемой неохотой произнес Абдалло. – Давай пройдем в контору.
Ахмет пропустил его вперед – точно так же, как делал всегда, когда хозяину требовалось зачем-либо пройти в его стеклянную будку. Но на этот раз в привычной вежливости кладовщика Абдалло почудился какой-то недобрый умысел: Ахмет как будто нарочно держался позади, за спиной, отрезая хозяину путь к отступлению.
– Я снова смотрел телевизор, – сказал кладовщик, когда Хромой уселся на единственный имевшийся в конторе жесткий стул с облезлым фанерным сиденьем.
– Ну и зря, – сказал Абдалло, вытряхивая из пачки сигарету. – Я говорил тебе, что этот ящик способен вывести из терпения даже камень. Ты не предложишь мне чаю?
– Простите, уважаемый, – сказал Ахмет. – У меня закончился чай, и я забыл купить новый.
– Что с тобой, Ахмет? – участливым, встревоженным тоном спросил Абдалло. – Ты плохо выглядишь, ты взволнован, ты становишься забывчив… Ты даже не предложил мне пепельницу!
– Простите. – Бывший тележечник каким-то деревянным движением протянул руку, снял с полки пепельницу и поставил ее перед хозяином. Керамическое донышко чересчур громко стукнуло о крышку стола; фактически Ахмет не поставил, а почти швырнул пепельницу. – Простите, уважаемый, я действительно взволнован. В новостях передали, что в том поезде были люди – предположительно нелегальные иммигранты.
– О каком поезде ты говоришь? – сделал очередную попытку оттянуть очень неприятный момент истины старый Хромой Абдалло.
– Вы знаете о каком. О том, что сошел с рельсов и свалился в реку с моста. Они погибли – все, кто был в вагоне. Те, кого не убило сразу, захлебнулись в ледяной воде.
– На все воля Аллаха, – сказал Абдалло.
– Ведь это был именно тот поезд, которого я ждал, верно? – настойчиво спросил Ахмет, пытаясь заглянуть хозяину в глаза с таким видом, словно и впрямь рассчитывал получить отрицательный ответ.
– Я не знаю, Ахмет, – солгал Абдалло. – Наберись терпения, рано или поздно все выяснится.
– Я в этом очень сомневаюсь, – сказал бывший тележечник. – Очень сомневаюсь! Во-первых, тех, кто станет заниматься расследованием, будет интересовать совсем не то, что интересует меня. А во-вторых, через месяц публика забудет об этом происшествии, заинтересуется чем-нибудь другим, и я никогда не узнаю, к каким выводам пришло следствие. Нет, уважаемый Абдалло, ждать бессмысленно, и вы сами это знаете.
– И что ты предлагаешь? – глядя в сторону и легонько постукивая кончиком сигареты по краю пепельницы, холодно спросил Абдалло.
– Я не предлагаю, господин, я прошу: разузнайте хоть что-нибудь! У вас есть связи…
– Говорю тебе в последний раз, – слегка повысил голос выведенный из терпения Абдалло, – у меня нет таких связей! А если бы и были, я не стал бы тревожить уважаемых людей из-за такого пустяка!
Ахмет вздрогнул, как от удара.
– Что вы называете пустяком? – подозрительно тихим и ровным голосом спросил он. – Жизнь моей семьи?
– Вовсе нет, – возразил Абдалло. – Твое праздное любопытство, твое нетерпение – вполне понятное, но совершенно неуместное, почти непристойное – вот что я называю пустяком, из-за которого не желаю беспокоить людей. Кроме того, как я уже сказал, я не знаю, кого следует беспокоить в