Германия, отбросив нас далеко на восток, сочла возможным заняться другими предприятиями. Французское наступление было ликвидировано, был нанесен короткий удар Италии, а затем пришла очередь Сербии. Болгарии давно хотелось свести с ней счеты за 12-й год,[181] но она боялась и выжидала, чья возьмет. Наш разгром и отступление окончательно ее убедили, что Германия победит. Царь Фердинанд приложил много усилий, чтобы сделать возможным выступление Болгарии против России, и это ему в конце концов удалось. Германцы и австрийцы двинулись на Сербию с севера, а болгары с востока. Геройская армия этого народа сопротивлялась сколько могла, но в конце концов была вынуждена к тяжелому отступлению на Албанию, откуда была перевезена союзниками на остров Корфу, где снова подготовилась к новым действиям. Сербия была оккупирована, и Германия осуществила заветную мечту. Теперь средние державы были соединены между собой, что сильно облегчало взаимную помощь как предметами вооружения, так и жизненными припасами, которые в Германии уже истощались. Император Вильгельм лично посетил всех своих союзников, чтобы вдохнуть в них новые силы и бодрость для борьбы.
Болгары первыми открыли против нас неприязненные действия, хотя мы еще не объявляли им войны. Они напали на наш пароход, шедший по Дунаю мимо их берегов со снабжением для Сербии, и арестовали его, хотя не имели никакого права, так как Дунай был река международная.
Мы открыли военные действия против них бомбардировкой Варны, а союзники одновременно бомбардировали Дедеагач.
С морской точки зрения вступление Болгарии в коалицию ничего существенного Германии не дало. «Гёбен», «Бреслау» и подводные лодки получили новые базы Варну и Бургас, что же касается морских сил Болгарии, то они состояли только из нескольких старых миноносцев, не могущих удаляться от своих берегов.
В Ставке выступление Болгарии вызвало большое возмущение против дипломатов. В особенности нападали на нашего посланника Савинского,[182] и его неуменью приписывали этот новый афронт. Не знаю, насколько справедливо обвинение и мог ли он что-либо сделать, чтобы помешать этому делу.
Верховное командование, по существу, значительно теперь отличалось от прежнего. При великом князе Николае Николаевиче первую скрипку играл генерал Данилов, но он не старался забрать все в свои руки, а держался в пределах своих полномочий генерал-квартирмейстера, и преобладающее влияние его было больше моральное. Все важные военные дела решались на периодически созываемых совещаниях, в которых участвовали главнокомандующие, их начальники штабов и другие лица по приглашению, и таким образом ходом операций распоряжался военный совет.
При государе военных советов не созывалось, и всеми делами ведал непосредственно генерал Алексеев. Я думаю, что вторая система предпочтительнее первой. Государь был почти все время в разъездах, объезжая войска и делая смотры. Во время одной из таких поездок на Южный[183] фронт, воспользовавшись тем, что неподалеку от места смотра неприятельский аэроплан сбросил бомбы, главнокомандующий Брусилов, заменивший Иванова, поднес государю Георгиевский крест 4-й степени от имени всего Южного фронта. Государь принял крест и с тех пор носил его постоянно вместе с французскими и английскими военными крестами.
Я лично скоро познакомился близко с генералом Алексеевым, и помимо официальных сношений мы часто с ним беседовали и за обедом и завтраком в столовой штаба и у него в его маленькой комнатке за стаканом чая. Это был кристально честный человек, горячо любивший свою родину. Он обладал несомненным талантом и колоссальной работоспособностью, но его большим недостатком была любовь делать все самому, что при грандиозном масштабе его деятельности, несомненно, вредило делу. Этот недостаток происходит, вероятно, вследствие его долголетней службы в строю в младших чинах. Он мне сам рассказывал, каким образом случайно изменилась вся его карьера. Он вышел в офицеры в пехотный, кажется, Казанский полк, и так освоился с полковой жизнью, что и не хотел никуда уходить. Там он и женился на дочери командира полка.
Однажды в город приехал начальник Академии Генерального штаба генерал Драгомиров[184] для производства какой-то инспекции. Он сделал полку смотр и после проэкзаменовал ротных командиров по военному делу. После смотра он обратился к капитану Алексееву и сказал:
– Капитан, я вас увижу на экзаменах в академию через полгода.
Алексеев ответил:
– Слушаю, ваше превосходительство, – и как это ему ни было неприятно, засел за книжки.
Через полгода он на 12-м году службы поступил в академию вторым, а окончил ее первым. Отсюда и пошла его карьера.
Познакомился я также с генералом Борисовым и иногда захаживал к нему в щель, где он сидел всегда в каком-то штатском пиджаке без погон. Знания военной истории у него были колоссальные, и к тому же изумительная память. Но он производил впечатление не совсем нормального человека и годился только для кабинетной работы, к которой и был приставлен.
С принятием на себя государем верховного командования, участились приезды к нам иностранцев. Приезжал старый семидесятилетний генерал По, потерявший руку еще в войне с Пруссией в 1870 году.[185] Он произвел на всех очень приятное впечатление своей прямотой и солдатским добродушием. Потом на смену ему явился еще молодой генерал Жанен,[186] очень любезный человек, но, кажется, с хитрецой. Очень ненадолго заезжал генерал Дамад, отличившийся очень строгой военной выправкой. Были еще англичане и итальянцы, но я не упомню их фамилий. Всех гостей возили на фронт, угощали и всячески чествовали, вероятно, они оставались довольны. Приехал наконец и моряк – английский контр-адмирал Филимар, бывший командир «Инфлексибля» в Фолклендском сражении. Он был мало симпатичен и очень любил разъезжать по всей России. Вначале за ним ухаживали, но потом перестали, и он как-то сошел на нет.
26 ноября по старому, или 7 декабря по новому стилю, в Ставке справлялся георгиевский праздник. От всех корпусов было созвано в Ставку по два офицера и по десять нижних чинов, были представители и от флота и даже англичанин, командир подводной лодки, заслуживший Георгиевский крест. Для парада составилась рота офицеров и батальон нижних чинов. Я тоже парадировал вместе с англичанином на правом фланге офицерской роты. После парада был обед в помещении дежурного генерала, почему-то довольно простой и ничем не напоминавший роскошные георгиевские обеды в Петербурге. На меня как прежние, так и последний обед не производили впечатления выдающегося торжества. Не знаю почему, но это все носило вид отбывания какого-то необходимого номера. Я не могу сказать чего, но чего-то не хватало. А ведь это символический праздник военного могущества России, и нужно, чтобы он запечатлелся в сердцах присутствующих. На этом празднике встретились храбрейшие люди Русской земли, и они должны были давать честную рыцарскую клятву не посрамить имени русского.