из него сочилась кровь. Затем из тумана впереди побежали люди. Многие падали. Дороги, поля и канавы заполонили черные силуэты. На секунду Тренту померещились всадники, выросшие из тумана будто призраки. Солдат за его спиной грязно выругался, заявив, что он тоже их видел, и это были уланы, но батальон бездействовал, и туман опустился вновь.
Полковник грузно сидел на лошади, его похожая на пулю голова утопала в каракулевом воротнике доломана, жирные ноги упирались в стремена.
Горнисты с инструментами наготове окружали его. Позади штабной офицер в светло-голубой куртке курил, разговаривая с капитаном гусар. С дороги впереди донесся бешеный звон копыт – ординарец приостановил лошадь рядом с полковником, и тот, не повернув головы, направил его в тыл. Слева нарастал взволнованный шепот, оборвавшийся криком. Мимо, словно ветер, промчался гусар, за ним другой, третий. Один эскадрон за другим, они унеслись в бледный туман. В этот миг полковник поднялся в седле, горны зазвенели и батальон, сорвавшись с места, побежал по насыпи, пересек ров и двинулся по мокрому лугу. Трент почти сразу потерял кепку. Что-то сорвало ее с его головы, ему показалось, это ветка дерева. Многие из его соратников падали и катились вниз по наледи и грязи. Он убеждал себя, что они поскользнулись. Один рухнул прямо перед ним, и Трент остановился, чтобы его поднять, но человек взвыл, стоило к нему прикоснуться, а офицер закричал:
– Вперед! Вперед! – Так что он побежал дальше.
Это был долгий марш-бросок в тумане, и ему то и дело приходилось перекладывать винтовку. Когда наконец они, задыхаясь, залегли за железнодорожной насыпью, Трент огляделся. Он жаждал действий, борьбы не на жизнь, а на смерть, убийств и разрушения. Хотел броситься в толпу, раздавая удары направо и налево. Стрелять, использовать прикрепленный к оружию тонкий и острый штык. А вовсе не этого…
Хотелось смертельной усталости – биться и рубить до тех пор, пока рука не откажется подниматься, а затем вернуться домой. Он услышал, как какой-то солдат сказал, что полбатальона полегло в атаке, и увидел другого, осматривающего труп под насыпью. На все еще теплом теле была странная форма, но, даже заметив неподалеку простреленный шлем, он не понял, что случилось.
Полковник сидел на лошади чуть левее. Его глаза блестели из-под алого кепи. Трент услышал, как он отвечает офицеру:
– Я могу удерживать позицию, но еще одна атака, и никого не останется, чтобы ответить на сигнал горна.
– Здесь были пруссаки? – спросил Трент у солдата, стиравшего бегущую по волосам кровь.
– Да. Гусары выбили их отсюда. Мы попали под перекрестный огонь.
– Прикрывали батарею на насыпи, – добавил другой.
Батальон по-пластунски перебрался через земляной вал и двинулся вдоль змеившихся рельс. Трент поддернул брюки и заправил их в шерстяные носки. Они снова остановились, и некоторые солдаты сели на разобранные железнодорожные пути. Трент осмотрелся в поисках раненого друга из Beaux Arts – тот был на месте, очень бледный. Канонада сделалась ужасающей. На секунду мгла рассеялась. Трент успел заметить первый батальон, застывший на путях впереди, – полки на обоих флангах. Затем туман опустился вновь, загрохотали барабаны и слева донеслось пение горнов. Войска тревожно зашевелились, полковник поднял руку, барабанный бой раскатился в воздухе, и батальон двинулся сквозь туман. Они оказались у самой линии фронта и, приближаясь, начали стрелять. Кареты «скорой помощи» мчались под прикрытием насыпи – в тыл, гусары летали мимо них, точно призраки. Наконец, они оказались на передовой, ибо все вокруг было объято хаосом, а из тумана – совсем рядом – доносились крики, стоны и взрывы. Снаряды сыпались градом, разбивая насыпь, обдавая солдат брызгами льда. Тренту стало страшно. Он испугался неизвестности, что трещала и пылала во мгле. От залпов его мутило. Он успел увидеть, как туман зажегся грязно-оранжевым прежде, чем гром потряс землю. Ударило очень близко, он был уверен в этом, ибо полковник вскричал:
– В атаку!
И первый батальон ринулся в бой. Трент ощущал дыхание смерти, дрожал, но бежал ей навстречу. Чудовищный взрыв впереди потряс его. Где-то в тумане кричали люди, в дыму пронеслась, истекая кровью, лошадь полковника.
Еще один взрыв – рядом с ним – почти оглушил Трента, и он споткнулся. Все люди справа были убиты. Голова кружилась, дым и туман ошеломили его. Вытянув руку, чтобы не упасть, он нащупал точку опоры – колесо орудийного лафета. Из-за него выпрыгнул человек, целясь шомполом ему в голову, но вскрикнул и завалился назад с торчащим из горла штыком. Трент понял, что совершил убийство. Механически он поднял свою винтовку, но штык все еще оставался в шее врага, который лежал, цепляясь за дерн красными от крови руками. Художника замутило, и он прислонился к пушке. Вокруг кипел бой, воздух был тяжелым от дыма и пота. Кто-то вцепился в него со спины, кто-то атаковал спереди, но на них нападали другие, оттаскивая прочь или награждая тяжелыми ударами. Лязг штыков привел его в ярость, и, схватив шомпол, он колол направо и налево, пока тот не разлетелся на части.
Мужчина сомкнул руки у него на горле, увлекая на землю, но Трент задушил его и опустился на колени. Он увидел, как товарищ хватается за пушку и падает на ствол с проломленным черепом. Увидел лежащего в грязи, выбитого из седла полковника. Затем потерял сознание.
Он пришел в себя, лежа на насыпи в переплетении рельс. По обеим сторонам от него люди – маленькими группами, – крича и ругаясь, бежали во мглу. С трудом поднявшись, Трент последовал за ними. Однажды он остановился, чтобы помочь другу с перевязанной челюстью; не способный говорить, тот сжал его руку, а потом умер в ледяной грязи. Он тащил за собой другого, стонавшего:
– Trent, c’est moi… Philippe[62], – пока внезапный залп не избавил его от ноши.
Студеный порыв ветра слетел с вышины, разогнав туман. Солнце со злой усмешкой взглянуло на обнаженный Венсенский лес[63]; алое в дыму, оно опускалось на залитую кровью равнину.
IV
На колокольне Сен-Сюльпис пробило полночь, но ворота Парижа все еще были запружены остатками того, что некогда было армией.
Они появились ночью, угрюмая орда, забрызганная грязью, бледная от голода и усталости. Сперва обошлось без беспорядков – толпа у ворот беззвучно расступалась, и войска тащились по замерзшим улицам. Хаос начался несколько часов спустя.
Они все прибывали – эскадрон за эскадроном, батарея за батареей. Лошади вставали на дыбы, кессоны дрожали, остатки войск с передовой текли в ворота. Кавалеристы и артиллерия пытались обогнать друг друга, желая пройти