еще до нашей встречи, но с того самого дня, как ты нашел меня плачущей в Люксембургском саду и заговорил со мной, я была верна тебе мыслями и делами. Я полюбила тебя с первого взгляда и не могла признаться из страха, что ты уйдешь. С тех пор моя любовь становилась лишь сильней… и… о!.. я страдала!.. но не смела сказать тебе правду. Теперь ты знаешь все, кроме самого худшего. До него мне теперь нет дела. Он был жесток… так жесток! – Она спрятала лицо в ладонях. – Мне продолжать? Должна ли я сказать… ты и представить не можешь, о! Джек…
Он не двигался. Смотрел на нее мертвым взглядом.
– Я… была так молода, не знала жизни, а он говорил… говорил, что любит меня…
Джек встал и погасил свечу своим сжатым кулаком. Комната погрузилась во тьму.
Колокола Сен-Сюльпис пробили час, и Сильвия принялась говорить с лихорадочной быстротой:
– Я должна закончить! Когда ты сказал, что полюбил меня… ты… ничего не требовал взамен, но и тогда уже было поздно: другой, что привязывает меня к нему, должен навеки встать между нами! Он заботится о нем, к нему он добр. Ему нельзя умереть… они не могут расстрелять его ради этой новой жизни!
Трент сидел неподвижно, но его мысли кружились в яростном вихре.
Сильвия, маленькая Сильвия, что делила с ним тяготы студенчества и без жалоб сносила жуткое одиночество осады, – эта тоненькая синеглазая девочка, которую он безмолвно обожал, дразнил или нежил по настроению, которая иногда раздражала его своей безоговорочной преданностью, неужели это она плачет здесь в темноте?
Трент стиснул зубы.
Пусть он умрет! Пусть умрет!.. Но потом, ради Сильвии и ради той, другой жизни… Да, придется идти… Надо идти… Теперь ясно, что он должен сделать. Но Сильвия… он не мог относиться к ней по-прежнему, и все же его охватил смутный ужас. Все было сказано. Дрожа, он зажег свечу.
Она лежала на постели, локоны закрывали лицо, белые ручки прижаты к груди.
Он не мог уйти и не мог остаться. До этого он не понимал, что любил ее. Она была его другом, его девочкой-женой. Ах!.. Он любил ее сердцем и душой и осознал это, только когда стало поздно. Слишком поздно? Почему? Он подумал о другом, приковавшем ее навек к твари, что дрожала сейчас в смертном страхе, и с проклятием ринулся к двери, но она не открылась… а может, он сам закрыл ее… запер… и упал на колени перед постелью, зная, что не сможет уйти от той, что составляла всю его жизнь.
III
В четыре часа утра Трент вместе с секретарем американского посольства вышел из тюрьмы. Кучка людей собралась вокруг посольского экипажа, оставленного перед зданием. Лошади переступали с ноги на ногу, дробя наледь на мостовой, кучер съежился на облучке, закутавшись в меха. Саутварк помог секретарю забраться внутрь и, пожав руку Тренту, поблагодарил его за появление.
– Как этот мерзавец смотрел на вас, – сказал он. – Ваше свидетельство было хуже пинка, но оно спасло его шкуру, по крайней мере на этот раз, и помогло избежать осложнений.
Секретарь вздохнул:
– Дело сделано. Теперь пусть доказывают, что он – шпион, а мы умываем руки. Садитесь, капитан! Присоединяйтесь, Трент!
– Я должен кое-что сказать капитану Саутварку, я его не задержу, – быстро ответил художник и понизил голос. – Саутварк, помогите мне. Вы знаете всю историю от самого подлеца. Знаете… что в его комнатах – ребенок. Возьмите его и привезите к нам, а если Хартмана расстреляют, я позабочусь о малыше.
– Я понял, – серьезно сказал капитан.
– Вы сделаете это немедля?
– Да, – последовал ответ.
Они обменялись теплым рукопожатием. Капитан Саутварк сел в экипаж, жестом приглашая Трентаа последовать его примеру, но тот покачал головой и сказал:
– До встречи! – И экипаж укатил.
Трент проводил его взглядом до конца улицы и пошел в свой квартал, но после пары шагов задумался, остановился и, наконец, направился в другую сторону. Его тошнило – возможно, от вида недавно представшего ему узника. Хотелось тишины и одиночества – надо было прийти в себя. События вечера глубоко его потрясли, но он развеется, забудет и похоронит прошлое, а после вернется к Сильвии. Трент шел быстрым шагом, и на некоторое время горькие мысли, казалось, поблекли, но стоило ему остановиться под Триумфальной Аркой, как яд и уродство всей… да, всей его растраченной жизни наполнили душу мукой. Лицо узника, в каждой черте которого читался страх, выплыло из пляшущих перед глазами теней.
С болью в сердце Трент бродил под величественной Аркой. Пытался отвлечься, разглядывая скульптурные карнизы и читая на них имена героев и названия битв, что были выгравированы на ней. Серое лицо Хартмана преследовало его, и оно скалилось от ужаса. От ужаса? Возможно, то был триумф. При мысли об этом Джек вздрогнул, как человек, к горлу которого приставили нож, и сорвался с места. Измерив площадь быстрыми, неверными шагами, он вернулся под арку и сел, пытаясь справиться со своим горем.
Воздух был холодным, но его щеки пылали от ярости и стыда. Но почему? Оттого ли, что он женился на девушке, которая по воле случая стала матерью? Любил ли он ее на самом деле? Разве это жалкое богемное существование – цель и достойный финал жизни? Он заглянул себе в сердце, прочел ужасную историю прежней жизни и закрыл лицо руками, сгорая от стыда. Тупая боль пульсировала в его голове, стук сердца предрекал будущее. Бесчестье. Позор.
Наконец, очнувшись от летаргии, несколько приглушившей горькие мысли, он поднял голову и огляделся. Невесть откуда взявшийся туман опустился на улицы и заполнил изгибы Триумфальной Арки. Нужно возвращаться домой. Страх одиночества охватил его. Но он был не один. Туман населяли призраки. В окружающей его мгле они струились, плыли длинной чередой сквозь Арку и исчезали. За ними являлись другие, проносились мимо и растворялись в тумане. Он был не один, ибо они толпились вокруг, задевали его, роились перед глазами, у плеча, за спиной, заставляя отступить, увлекая во мглу. Вниз по мрачной улице, по аллеям и извилистым переулкам, белым от тумана, плыли они, а когда говорили, голоса были такими же блеклыми, как окружавшая их пелена. Наконец впереди показалась насыпь из земли и камня. Путь к ней преграждали кованые решетчатые ворота, поднимающиеся во мгле. Призраки плыли все медленнее, плечо к плечу, бедро к бедру. Затем движение прекратилось. Внезапный порыв ветра рассеял туман, который взволновался, закружился в вихре. Контуры предметов стали