Читать интересную книгу Тринадцатый апостол - Ричард и Рейчел Хеллер

Большое черное такси привело Гила в изумление. Оно буквально прыгнуло к ним, чуть их не переехав, взвизгнули тормоза. Когда обе дверцы авто распахнулись, Гил приготовился к самому худшему. Однако Сабби повалилась на переднее сиденье и приказала ему лезть в салон.

— Захлопни, захлопни дверцу, — скомандовала она, когда машина тронулась с места.

И они покатили, удаляясь от преследователя, от вокзала, просто уносясь прочь.

ГЛАВА 43

За три года до распятия

Вифиния, восточнее реки Иордан

Независимо от того, какое положение принимал Миха, спина у него постоянно болела. Летние одежды прилипали к телу и закручивались вокруг торса. Душный воздух, наполненный пылью и запахом испражнений животных, заполнял его легкие. Надо бы радоваться тому, что он может ехать на своем старом и верном осле, тогда как другие вынуждены таскаться пешком, частенько напоминал он себе, но даже эти напоминания скорей вызывали у него раздражение, чем заставляли смириться.

Я становлюсь для этого слишком старым.

В юности Миха с радостным возбуждением ожидал приключений. Прошло добрых десять лет, с тех пор как он оставил оружейную мастерскую отца и основал свою по изготовлению металлических украшений. Грязное жилье, почти несъедобная пища, постоянный риск, связанный с деловыми поездками, — всего этого он хлебнул вдосталь. Сделалось ясно, что не имеет значения, куда ехать. Везде было одинаково в плане всего самого наилучшего и наихудшего, что есть в человеке.

Да более десятилетия протекло с той поры, как он проезжал по этим улочкам. Казалось, они вовсе не изменились. Нищета, грязь, разврат — их не затронули даже годы. В юности Миха не одобрял презрения отца к беднякам. Теперь он и сам относился к жалкому простонародью примерно так же.

Как ему нравилось говорить, он стал практичным. Мечты юности умерли вместе с его женой и их еще не рожденным первенцем, судьбу которых определил римский легионер, куда-то верхом торопившийся и растоптавший молодую женщину на сносях, не сумевшую убраться с его дороги.

Лена была любовью всей его жизни, сильная духом женщина, не согласившаяся на брачный обряд и пришедшая к нему как равная. Свободолюбивая и прямая, а еще мягкая и любящая, она стала для него всем. С нею и ради нее он был счастлив делать все, что угодно.

После ее смерти все потеряло значение. У него не было желания ни продавать металлические украшения, ни браться за инструмент. Друзья призревали его. Кормили, когда он забывал о еде, давали приют, когда он не мог добрести до своего дома.

За один год Миха превратился в мертвеца, который поднимался лишь для того, чтобы отправиться в храм и произнести кадиш, традиционную молитву, посредством которой его душа могла воспарить к Олам Хаба. К Грядущему Миру.

Затем, в годовщину смерти жены, в тот момент, когда Миха читал кадиш, боль его чудесным образом рассеялась. Он больше не корчился в муках, ибо постиг, как умерли его Лена и не выношенное ею невинное дитя. Без какой-либо причины, без приговора и, очевидно, без Бога. Высокий, спокойный и свободный, он покинул храм и больше туда не возвращался.

Он вновь попытался справиться с обстоятельствами, он сражался за то, чтобы восстановить свое дело и заново построить жизнь. Возможно, он и добился бы успеха, потому что ему не требовалось многого для того, чтобы выжить, если бы Ирод Антипа не обложил новой податью все покупаемые и продаваемые в Галилее товары. Что явилось смертельным ударом и для стоявших куда крепче Михи ковалей. Миха, правда, был волен браться за любую работу, но все мало-мальски сулившее хоть какие-то заработки отдавалось людям с семьями или высокими связями, а ни того ни другого у него больше не имелось.

Его отец оказался прав. Финансовое благополучие гораздо важней, чем праведная жизнь, а также вера как в себя, так и в Бога. Это единственный путь для разумного человека. И Миха собрался вернуться домой, чтобы обратиться к тому, кого он осуждал в юности, и просить у него как прощения, так и помощи.

Накануне отъезда, когда Миха паковал вещи для путешествия, старый друг нанес ему неожиданный удар.

— Ты не можешь ехать домой, — предостерег его Иеремия.

— Почему? — спросил Миха. — Здесь меня ничего не ждет, кроме бедности и долгов. Те немногие, у кого еще есть деньги, лучше знают, как потворствовать своим желаниям и распорядиться драгоценностями, какие я для них делал. Все бесполезно. Я потерпел неудачу. Я вернусь обратно к своей семье и попрошу прощения и поддержки.

— Эта дверь давно закрыта перед тобой.

— Ты ошибаешься, — сказал Миха. — Отцовская любовь так просто не проходит, независимо от того, сколько минуло лет. И моя мать встретит меня распростертыми объятиями и слезами. И возможно, прекрасной и щедрой трапезой.

Миха рассмеялся, а его желудок громко заурчал от предвкушения.

— Нет, Миха, это не так, — серьезно сказал Иеремия.

Миха перестал паковать вещи.

— О чем ты не решаешься мне поведать?

— После твоего ухода отец сделал больше, чем просто отрекся от тебя, — признался Иеремия. — Каждую ночь он ходил в храм и читал кадиш, произнося твое имя.

— Он причислил меня к усопшим? Нет, этого не может быть! — с недоверием воскликнул Миха. — Ты, наверное, что-то путаешь.

Но Иеремия ничего не напутал в том, чему сам стал свидетелем. Отцу Михи легче было счесть сына мертвым, чем позволить ему строить жизнь по своему разумению. Тогда Иеремия не решился открыть это Михе, а с течением лет, поскольку Миха странствовал вдали от дома, где рос, весть казалась все менее важной. Но теперь выбора не оставалось.

К огромному удивлению Иеремии, Миха, не проронив больше ни слова, снова стал готовиться к отъезду и на рассвете следующего дня распрощался со своим другом.

— Но зачем тебе возвращаться? — спросил Иеремия.

— Я не знаю, — ответил Миха. — Так надо.

— Тебе там нечего делать, мой друг.

— Так же как и в любом другом месте, — заключил Миха.

Теперь, после долгого путешествия, Миха приближался к Назарету. Возможно, из-за тянущейся бесконечно дороги, изнуряющей жары или того факта, что это был тридцатый день рождения Михи, у него было муторно на душе, за которой он не имел ничего, кроме нескольких брусочков серебра и меди, все-таки сберегаемых им неизвестно зачем. К тому же он совершенно не знал, куда ему податься. Конечно, немного хорошей еды и короткая передышка в тени, укрывающей от палящих лучей полуденного солнца, смогли бы оздоровить его тело, но он в этом случае все равно не избавился бы от внутренней пустоты.

Равномерное покачивание на старом осле, чей шаг становился все медленнее с каждым часом передвижения по жаре, погрузило его в тревожную дремоту. Потом сквозь дрему до него донесся женский крик. Миха отогнал образ Лены, который снова мучил его, и заставил себя проснуться.

Его старый осел остановился, чтобы попастись, в том самом месте, куда, по преданию, тысячу лет назад Давид убежал от мятежного Авессалома. Это место находилось южней Галилеи в часе-другом езды по течению реки Иордан. Путешествие Михи завершилось быстрее, чем ожидалось, и он радовался тому, что сможет отдохнуть там, где так любил отдыхать, будучи еще мальчиком. Именно сюда в конце дня приходили отдохнуть и крестьянки. Их нежные голоса, звучавшие вдалеке, часто убаюкивали его, и он засыпал в высокой траве.

Сегодня более сотни человек собралось на берегу реки, некоторые жались друг к другу, некоторые держались особняком. Все они наблюдали за человеком, который превосходил ростом многих. Загорелый, широкоплечий, он был облачен только в белый синдон, обернутый вокруг бедер. С его темных золотисто-красноватых от солнца волос и бороды стекала вода. Погруженный по пояс в реку, он приобнимал молодую женщину и вел ее к берегу, в то время как та издавала восторженные, радостные крики.

При их приближении старая женщина, сидевшая среди своих ровесниц, поднялась и подошла к небольшой группке ожидающих у кромки воды. Хотя, казалось, те сгрудились перед ней, человек в синдоне сделал ей знак подойти к нему. Старая женщина ухватилась за его руку и позволила отвести себя на середину потока.

Двое мужчин присоединились к ним и держали женщину под руки, пока высокий мужчина поливал водой ее голову. Когда все закончилось, она молча направилась к берегу. Казалось, все в ней переменилось, теперь эта женщина держалась прямо, и поступь ее была твердой, словно вода не только омыла ей душу, но и смыла груз прожитых лет.

Миха слез с осла и подошел к ней сзади. Она обернулась к нему. Так, словно знала, что он там стоит, улыбнулась ему и обняла его. Затем, не произнеся ни слова, она двинулась дальше, пожимая протянутые к ней руки.

Михой овладела сладостная печаль. Ему захотелось догнать эту женщину и вернуть только что прожитое мгновение. Наполненный острой щекочущей грустью и песней, почти неприметной для слуха, он ощущал то, что ощущала она, знал то, что знала она, и то, что он сам знал когда-то, пока смертельная боль и борьба не ослабили это знание.