лагеря пылал еще один костер, на котором в муках корчилась Василиса. Неумолимое пламя лизало ее стопы, подбиралось к подолу, скручивало жгутом руки, впивалось в едва защищенную исцельницей израненную грудь.
И в такой же жуткой агонии возле нашего костра бился-вырывался Иван. Хотя Лева каким-то образом сумел повалить его на землю и теперь держал, прижимая всем весом, я видела, что любимому надолго просто не хватит сил.
— Ванечка, спаси! Ну что же ты?! — надрывалась на костре Василиса. — Я ради тебя в неволю к Бессмертному пошла, лягушачью шкуру триста тридцать дней из трехсот тридцати трех дней носила! А ты боишься даже отойти от своего костра. И чем ты лучше моего отца, который ради своих амбиций и принципов погубил мать, а теперь губит меня? Чем ты лучше этого недошамана, которому нужна только его месть?
Я вновь понимала, что перед нами очередное наваждение: в голосе Василисы звучали чужеродные нотки, да и разорванная рубаха слишком нарочито обнажала тело, как на обложке бульварного романа. Однако жуткая мука подруги даже у меня вызывала иррациональное желание забыть обо всех запретах, добежать до ее костра, потушить пламя и просто прервать это жуткое зрелище. Тем более что я слишком хорошо помнила, как четыре дня назад Василиса заживо сгорала у нас на руках, пока в жерле муфельной печи превращалась в золу ее лягушачья шкура. Да и кто знает, каким еще испытаниям решил подвергнуть бедную пленницу Константин Щаславович.
И все же я взяла себя в руки и, поскольку Леве сейчас было явно не до песен, завела «Балладу о любви» Высоцкого, которая когда-то так нравилась и Ване, и Василисе. Каким грезам мы предавались с подругой, представляя те самые поля, где влюбленные дышат полной грудью в одном ритме с вечностью! Разве мы могли поверить в предостережение о кровавом счете и погребальных свечах в изголовье?[8]
На этот раз наважденье повело себя иначе. Василиса не рассыпалась прахом, не превратилась в безобразное порождение нави, а вздохнула с облегчением, когда уже после первых строф баллады пламя начало опускаться и гаснуть. На первых строках припева Василиса встрепенулась, словно собираясь с силами, и закричала нам уже своим обычным, только полным отчаяния голосом:
— Уходите! Уходи, Ванечка, и Машу отсюда уводи! Он вас заманивает! Это ловушка!
— Василиса! — дико рванулся вперед Иван, так что навалиться на него пришлось уже нам с Левой вдвоем.
В отличие от опутанного мороком брата, мы понимали, что спрятанная где-то в глубинах Нави Василиса для нас пока недосягаема. Другое дело, что и оттуда она сумела до нас докричаться, как и в прошлом году, пытаясь защитить. Капроновые рыболовные сетки, по-прежнему опутывавшие ее руки и ноги, жестоко впились в тело, из глаз потоками лились горючие слезы. Но Василиса, точно вещая птица Сирин, продолжала плакать и предостерегать, пока видение не распалось белым туманом еще до того, как я закончила балладу.
— Вы как хотите, но я пойду до конца, — тяжело поднимаясь и отряхиваясь, проговорил Иван, пока я занималась почти погасшим костром, давая передышку совершенно измученному Леве.
Немного придя в себя, мы с Иваном первым делом отправили его спать, как он ни сопротивлялся.
— Только не гасите костер и не покидайте очерченного мною круга. Пока совсем не рассветет, — напутствовал он нас с братом, пока я с ласками да сказками провожала его в палатку.
Иван смотрел на наши перемигивания и объятья со снисходительной улыбкой и только украдкой поглаживал пеструю накидку и пару птичьих перьев, его единственную память о Василисе.
После нынешнего видения он совсем приуныл.
— Я ведь так ей ничего и не сказал: ни в том году, ни на папином юбилее, — удрученно проговорил брат, глядя в огонь, словно надеясь там разглядеть ускользающий облик любимой. — Тогда так и не решился, тем более что тут подоспел этот выползень со своим сватовством. А нынче все так закрутилось, так быстро произошло.
— А ты думаешь, Василиса в тебе сомневается? — ободряюще обняла я брата и завела «Защитников Шаэрраведда».
Ребята опытным путем выяснили, что русский рок, а также песни Тэм и Хелависы тоже годятся. Тем более что сопровождавшие каждую атаку разноголосый вой и скрежет звучали почти как тяжелые рифы.
«Протяни мне ладонь —
Мы шагнем через огонь,
Через боль, через страх,
Унося звезду в руках!»[9]
Я несколько раз пропела эту строфу, имея в виду, конечно, не злополучных эльфов Сапковского, а нас с Иваном. Брат нечего не сказал, но, негромко подтягивая и почти не коверкая мотив, благодарно сжал пальцы моей руки.
— Что-то рассвет задерживается, — деловито нахмурился он, видимо, желая сменить тему.
— Здесь все по-другому, — начала искать объяснения я.
— Но Земля продолжает вращаться вокруг Солнца, и над нами созвездия Северного полушария, — возразил мне Иван, недвусмысленно указывая на ковш Большой Медведицы, который и не думал меркнуть.
В это время неподалеку от лагеря послышались возня, жадное лисье тявканье, ненасытный волчий вой, а в траве мелькнуло что-то золотистое…
Глава 13. Колобог и солнце-кони
Когда Иван посветил в ту сторону, откуда исходил шум, мы увидели жутких, покрытых свалявшейся черной шерстью созданий, отдаленно напоминающих волка, лисицу, медведя и зайца. Их глазницы зияли пустотой, тела частично истлели, а с зубов и когтей капала черная слизь. Обступив с четырех сторон, они валяли по земле что-то маленькое и круглое, похожее то ли на живой уголек, то ли на отколовшийся от звезды кусочек высокотемпературной плазмы. То и дело слышались обиженные вопли, и исходивший от чудовищ смрад гнили сменялся запахом гари. Впрочем, раскаленному шарику тоже доставалось. Он еще делал попытки вырваться и подняться ввысь, но с каждой новой атакой они становились все слабее.
— Это что за Колобок? — не понял Иван.
— Не Колобок, а Коло бог. Круглый бог, а проще говоря — солнце, — пояснил поднявшийся рядом с нами Левушка.
То ли он еще не успел заснуть, то ли проснулся, почуяв недоброе. Несмотря на осенний пейзаж, подтверждая наблюдения Ивана, в Слави солнце в предыдущие дни вставало по-летнему.
— А это кто? Зима, весна, лето, осень? — поинтересовалась я, вспоминая версию кого-то из наших профессоров о том, что на самом деле незатейливая сказочка — адаптированный для детей вариант календарного мифа о смене времен года, где колобок-солнце, встретив все сезоны, начиная с белого зайца, исчезает в пасти осени-лисы, чтобы в день Зимнего Солнцеворота возродиться вновь.
— Скорее, проекции того, какими они станут, если солнце погаснет, — мрачно