Читать интересную книгу Отравление в шутку - Джон Карр

Том попытался встать, но Росситер ухватил его за шиворот и усадил обратно. Джинни начала истерически хохотать.

— В таком случае, — с трудом проговорил я, — это было единственное появление белой мраморной руки?

— Если что меня и ставило в тупик, — говорил между тем Росситер, опять взъерошив свои волосы и добродушно улыбаясь судье, — так это почему вы, сэр, так боялись этой самой белой мраморной руки. Я знал об этом, потому что сей актер на полу упомянул ее в ту ночь, когда его выставили из дому. Не знаю, почему она внушала вам такой страх, но думаю, в ваших же интересах рассказать нам об этом.

Но судья по-прежнему никак не мог сосредоточиться. Он сидел с таким видом, словно свет люстры ослепил его.

— Мой сын… — с трудом проговорил он. — Это сделал мой сын?

— Дайте мне встать, — захныкал Том, ерзая на ковре. Росситер отошел назад. — Не понимаю, что вы подняли вокруг этого такой шум? Ну я. Ну и что? Я уже давно об этом забыл. Я думал, вы скажете что-нибудь действительно важное…

Он переводил взгляд с одного присутствующего на другого, но сочувствия не увидел и побледнел еще больше.

— Что тут такого? — закричал он. — Подумаешь, Я ерунда. Это было давно. Это была шутка…

— Ладно, — сказал судья. — Ладно…

Том встал одновременно с судьей. Тот стоял и смотрел на Тома странным взглядом. Потом он протянул руку и похлопал его по спине.

— Значит, все остальное было… — начал он.

— Я понимаю, что такое мания, — сказал Росситер. — Я понимаю, что она творит с человеком, как превращает знакомые вещи в то, чего больше всего боишься. А вы, сэр, да будет мне позволено сказать…

Судья Куэйл выпрямился и сказал ровным глухим голосом:

— Я ничего не могу объяснить. — Он стиснул кулаки и стал озираться. — Что вы таращитесь? Вы хотели бы, чтобы я умер. Но я не доставлю вам такого удовольствия. Убирайтесь! Убирайтесь все.

Резко обернувшись, он задел ногой пузатую бутылку, из которой чуть раньше Том пил бренди и которая лежала сейчас на полу. Она покатилась по ковру, оставляя за собой мокрый след, а судья удивленно смотрел на нее, словно пытаясь понять, откуда она взялась.

Росситер внезапно сделался каким-то усталым. Он посмотрел на Тома, который отступил к Джинни.

— Хорошо, сэр, — сказал англичанин. — Хорошо. Мы уходим. Но я вас предупреждаю…

— Благодарю вас, юноша, но боюсь, мне ни к чему ваши советы, — сказал судья, сжимая кулаки. — У меня все в порядке с нервами. Но если ваша шайка не оставит…

Руки его дрожали. Мери двинулась к нему, чтобы успокоить, но он оттолкнул ее. Я мог представить сцену, каких уже было немало в этом сумасбродном доме, и не хотел быть ее свидетелем. Мы с Росситером призвали сестер удалиться. Тома уже в библиотеке не было.

В холле было темно, и Том тыкался в стены, словно слепая летучая мышь. Он, похоже, пытался найти выход. Силы его были явно на исходе. Ему следовало сейчас же лечь. Тепло и уют дома уже пошли ему на пользу, и синева на лице исчезла. Но Джинни и Мери бросали на него свирепые взгляды. Он ответил взглядом, в котором презрение сочеталось с жалостью.

— Мы хотим с тобой поговорить, — сказала Джинни, беря его за руку.

— Вы не имеете права меня выгонять. Я отсюда никуда не уйду. Он сказал, что все в порядке. Он сказал, чтобы я остался. Отстаньте от меня!

Мери рыдала в голос то ли от ярости, то ли от облегчения, то ли от слабости, то ли от всего вместе. Уперевшись лбом в стену, она колотила по ней кулаками. Росситер пытался ее успокоить. Но Джинни сухо улыбнулась Тому.

— Пойдем, милый юноша, — сказала она. — Пойдем в гостиную. Там спокойнее.

Самым хладнокровным среди нас был Росситер. Чтобы женщины не шумели на весь дом, он быстро препроводил нас в гостиную и зажег газовые светильники матового стекла. Комната на сей раз показалась мне особенно похожей на морг. Том озирался по сторонам, словно искал, где бы спрятаться. Потом разрыдался.

Какое-то время мы молчали. Затем в окно ударил очередной порыв ветра. Джинни сказала:

— Ты виноват в том, что дом превратился в бедлам. — Она сложила руки на груди и продолжала: — Так что теперь, будь добр, расскажи все как было.

— О чем рассказывать-то?

— Почему ты это сделал. Почему папа так напугался.

Рыдания Тома вдруг перешли в истерический смех. Он вытянул вперед дрожащие руки ладонями вверх. В бледном газовом свете он выглядел больным, бледным и нелепым. Его руки, казалось, были такими же холодными, как белые статуи на пьедесталах. Его бил озноб.

— Самое невероятное, — прошептал он, — что никакой причины нет. Отец так уж устроен, что должен чего-то страшиться. И он угробил себя, размышляя над тем, что сделал еще в детстве.

— Если ты не расскажешь нам правду…

— Я рассказываю правду… Так уж он устроен. В нем живет дикий страх. Ничего, кроме страха. Ему удается прятать это от большинства окружающих. Но я-то знаю.

— Чего же он боится? — спросила Джинни.

— Да чего угодно. Боже, ты не понимаешь, о чем я. Ему обязательно нужно о чем-то беспокоиться. Только он не желает в этом признаться. Его может вывести из себя что угодно: чья-то речь, решение, даже случайно услышанное на улице слово. Он страшный невротик, прямо как старушка, только мало кто про это знает. Вот в чем смех. — Том опять истерически захохотал.

Джинни ринулась к нему, готовая вцепиться в него ногтями, но Росситер оказался начеку. Мы все тяжело дышали, вид у Тома стал отсутствующим.

— Так уж его воспитали. Он, конечно, мог бы исправить положение, если бы не пытался это скрыть. Но он — вот что самое нелепое — считал эти страхи проявлением слабости, недостойной мужчины. Поэтому он не говорил об этом. Он считал, что маленькие тролли сознания — это для женщин. И эти тролли съели его.

— Том Куэйл! — воскликнула Мери. — Если ты сейчас же не прекратишь… клеветать…

— Это не клевета, а правда. Так воспитали его родители.

— Спокойно! — сказал Росситер. Том в страхе поглядел на англичанина, но тот продолжал: — Пожалуй, он говорит правду. Я знаю этот тип. У меня у самого есть отец…

У него сделался вдруг удрученный вид. Том тяжело дышал и облизывал пересохшие губы, на которых запеклась кровь.

— Когда он был маленьким, он отломал руку у статуи Калигулы, — сипло заговорил Том. — Вот, собственно, и все. Смешно, да? И у него была нянька, шотландская нянька.

— Да, — кивнул Росситер. — Миссис Куэйл рассказывала мне об этом. Послушайте, — вдруг яростно заговорил он, оборачиваясь к нам. — Чего только не написано о том, как людям не дают покоя совершенные ими преступления, о том, как их мучит совесть… Вы-то небось думали, что за всем этим кроется страшная вина: человек, которого он убил или неправедно осудил. Но все проще и ужасней. Я успел убедиться, что тот, у кого хватает сил совершить какое-нибудь серьезное преступление, впоследствии редко мучается угрызениями совести. Больше всего человеку докучают страхи, ни на чем не основанные. Маленькие страхи, которые растут, растут и наконец заполняют собой все… Такие люди пугаются любой тени, за каждым кустом они видят свои страхи. А причина может быть любой — деньги, ревность или просто фантомы…

— Ну, а что было в этом случае? — осведомилась Джинни, гнев которой угас. Она смотрела на Росситера с новым любопытством.

— Он потерял свое состояние, — произнес тот, глядя в пол. — Семья стала выходить из-под контроля. Всю свою жизнь он был невротиком, и его страхи начали добивать его. Не могу сказать наверняка, но скорее всего то, что смутно беспокоило его всю жизнь, вдруг всплыло в сознании. Он смеялся над этим, но над дьяволами лучше не смеяться: слишком разительным получается контраст. Значит, он отломал руку у этой статуи?

— А ты сообразительный, — сказал Том. — Очень даже сообразительный…

— Нянька умерла, когда я еще не родилась, — сказала Джинни, — но я о ней слышала. Она была помешана на адском пламени.

Они говорили медленно, с какой-то ужасной беспристрастностью. Мери, несмотря на свое возбуждение, молчала. Том, поняв, что никто не собирается осыпать его упреками, явно расхрабрился.

— Она держала его под башмаком, пока он не начал ходить в школу, — говорил Том. — Мне рассказывал об этом старик Марлоу — он рос вместе с отцом. Она его вынянчила, что верно, то верно, но буквально напичкала его страхами. Я это понял: я видел, как он реагирует на ужасные истории, которые я одно время любил рассказывать. Теперь-то я понимаю, откуда у меня любовь ко всему ужасному, — сказал он. — Отец не юрист. Он актер. Как и я. Потому-то он всегда выделял меня из остальных и, конечно, примет назад в дом. — Он посмотрел на нас с каким-то слабым ликованием во взоре. — Как раз я понял, что пугает его больше всего. Я рассказывал историю под названием «Зверь с Пятью Пальцами». В его присутствии. Он весь побледнел, покрылся испариной. Я потом спросил его, в чем дело. И он мне рассказал.