— Значит, — сказал Муратов, — вы сразу определяете температуру тела, с одного взгляда?
— У нас нет слова «температура», и степень нагретости мы никогда не измеряем. Зачем? Это и так видно.
«Вот почему она оттолкнула термометр Янсена, — подумал Муратов. — Она не поняла, что он хочет делать».
— Скажите, когда вы подлетели к Гермесу, вы увидели, что астероид обитаем?
— Да, небесные тела таких размеров холодны. Мы заметили, что от искусственного сооружения — мы тогда не знали, что это такое, — исходит свет двух видов. Искусственный — холодный и живой — теплый. Мы поняли, что там есть живые существа, — конечно, люди.
— С вашей стороны, — сказал Муратов, обрадованный подвернувшейся возможностью выяснить еще что-нибудь, — было все же рискованно высаживаться из корабля без запаса воздуха.
— Это была ошибка. Но мы очень нервничали.
— Зачем вы покинули корабль? — в упор спросил Муратов.
Гианэя долго молчала, словно обдумывая, что ответить.
— Не сердитесь, — сказала она наконец. — Но мне не хотелось бы отвечать вам на этот вопрос.
Муратов был глубоко разочарован, но ничем не показал этого.
— Тогда, конечно, не надо, — сказал он. — Я спросил случайно.
— Зачем вы говорите неправду? — мягко сказала Гианэя, дотрагиваясь до его руки. — Вы очень хотите это узнать и спросили не случайно. Но поверьте, Виктор, вы это узнаете. Но не сейчас. Я не могу.
Она произнесла «не могу» с таким очевидным отчаянием, что Муратову стало жаль ее.
— Не думайте об этом, Гианэя, — сказал он. — Вас никто ни к чему не принуждает. Поступайте, как находите нужным. Конечно, вы правы, и нам очень интересно многое узнать у вас. Скажете, когда захотите. И простите меня за нескромное любопытство.
Снова он увидел слезы на ее глазах.
— Вы очень хорошие люди, — тихо сказала Гианэя. — И я начинаю любить вас.
«Начинает через полтора года», — невольно подумал Муратов.
На следующее утро те же четыре вездехода, с тем же экипажем, снова вышли из гаража и направились на этот раз в восточную сторону.
Уверенность в успехе сильно возросла. Муратову удалось накануне перевести беседу на Рийагейю. И Гианэя вспомнила подробности слышанного ею на борту звездолета разговора. Из этих подробностей вытекало, что база может находиться только внутри кратера Тихо, у подножия горного хребта, с северной стороны.
Муратов не пытался, а Гианэя не проявляла инициативы говорить о самом Рийагейе как о человеке, и речь шла только о его высказываниях о Луне.
А личность Рийагейи очень интересовала «землян». Этот человек, которого никто уже никогда не увидит, играл огромную роль в событиях, связанных с Гианэей и спутниками-разведчиками. Его воля изменила весь ход этих событий.
— Нарисуйте его портрет, — попросил Муратов. — Мы хотим видеть черты его лица.
— Лично вам, — с улыбкой ответила Гианэя, — для этого достаточно посмотреть в зеркало.
Так Муратов узнал о своем сходстве с Рийагейей, человеком другого мира, судя по всему, искренне и самоотверженно любившим людей Земли.
Муратов многое понял в эту минуту…
Поисковая экспедиция второго дня началась почти с уверенностью, что будет успех. И надежда не обманула.
Не успели отъехать и пятнадцати километров от станции, как Гианэя резко наклонилась вперед, протянула руку и сказала:
— Вот то, что вы ищете.
Часть третья
1
Здание стояло на вершине холма.
Огромный город раскинулся у его подножия. Он был так велик, что даже из окон верхних этажей, с высоты двухсот метров, не было видно окраин.
Со всех сторон тянулись до горизонта и исчезали за ним бесконечные квадраты разноцветных крыш. Казалось, что холм с одиноким зданием находится в самом центре города, хотя в действительности это было не так.
Случайно, а может быть и по замыслу архитекторов, ближайшие к холму здания были не высоки, не доходя до его вершины. Высотные, превосходившие по размерам весь холм, выстроились гигантским кольцом в отдалении. А еще дальше, поднимаясь над линией горизонта, виднелись верхние части еще более высоких домов.
Здание, стоявшее на холме, было видно отовсюду, с любого места в городе.
Оно было совсем не похоже на другие.
Больше всего оно напоминало памятник, выстроенный как будто из одного стекла двух оттенков голубого цвета. Более темные, синеватые полосы составляли каркас, более светлые, казавшиеся кое-где почти белыми, — проемы окон. И те и другие были расположены наклонно, и все здание в целом словно ввинчивалось в темно-синее небо.
А над куполом крыши, хорошо видная отовсюду, «парила» в воздухе гигантская белая статуя.
Женщина в коротком платье, с развевающимися волосами, с закинутой назад головой протягивала руки к небу. Ее облик выражал страстный призыв, направленный к кому-то находящемуся за синей завесой неба, в безднах вселенной.
Здание было очень велико, но снизу, из города, казалось небольшим и узким, точно скрученная в спираль игла.
Люди Земли сказали бы, что оно похоже на штопор.
Город был одной из древних, насчитывающих тысячи лет своей истории столиц этой планеты, хотя теперь, в эту эпоху, само слово «столица» было давно забыто.
А странное здание на холме действительно было памятником тем, кто проник в космос и не вернулся оттуда. Одновременно оно служило пантеоном ушедших из жизни космонавтов и штабом космической службы планеты.
В этот день в нижнем этаже здания, в огромном зале, залитом лучами высоко стоявшего оранжевого солнца, происходило большое собрание.
Вокруг огромного стола, стоявшего посередине зала, сидело более ста человек мужчин и женщин.
Их одежда была очень похожа. Женщины носили платья, мужчины — короткие туники. Ноги женщин были обвиты до колен перекрещивающимися лентами, а колени прикрыты пряжками в форме листка. Ноги мужчин оставались обнаженными. У женщин были длинные и густые волосы, головы мужчин — обриты.
Все были в белом, кроме одного.
Различной густоты зеленый оттенок их кожи, косо посаженные глаза, приподнятые у переносицы, высокий рост как мужчин, так и женщин — все было бы знакомо человеку Земли, и он безошибочно угадал бы в этих людях соотечественников Гианэи.
А если бы здесь могла оказаться Марина Муратова, то она узнала бы и язык, на котором говорили все эти люди.
Но узнав, поняла бы, что этот язык не совсем тот, на котором говорит Гианэя, что он чем-то отличен, хотя в основе и тот же.
И человек, отличающийся от других своей одеждой, так же, видимо, затруднялся в понимании этого языка и иногда переспрашивал.
Тогда поднимался один из мужчин и повторял сказанное, но уже на точно таком же языке, на котором говорила Гианэя.
Посередине, на высоком стуле, возвышаясь над всеми, сидел совсем еще молодой человек с очень узкими, словно прищуренными глазами, одетый так же, как и все остальные.
Он не мигая пристально смотрел на стоявшего напротив него иначе одетого человека, того, кто не всегда понимал, что ему говорили, и который сам говорил на чистом языке Гианэи.
Этот человек имел все отличительные черты соплеменников Гианэи, но был немного ниже ростом, чем остальные. Зеленый оттенок кожи был мало заметен, скрытый сильным загаром. На нем была не туника, а что-то вроде широкого плаща, сверкающего в оранжевых солнечных лучах червонным золотом. Его голова не была обрита, и черные волосы, отливающие изумрудом, спускались ниже плеч.
Молодой человек с узкими глазами, очевидно, председательствовал на этом собрании.
Его неотступный взгляд смущал человека в золотом плаще, который часто не выдерживал и отводил глаза, но каждый раз, точно притягиваемый магнитом, снова поворачивался к нему.
В эти мгновения все видели, как в темных глазах человека в плаще вспыхивали искры не то вызова, не то тщательно скрываемого страха.
И каждый раз, заметив эту искру, молодой председатель улыбался.
В его улыбке было презрение, насмешка, гнев, но не было ненависти. И казалось, что именно это — отсутствие ненависти — больше всего смущало человека в плаще.
Он все время стоял. Видимо, так было и нужно, потому что возле него не было стула. Стоял уже долго, в то время как все остальные сидели.
Это походило на суд.
И действительно, это было судом, но только не в том смысле, как принято понимать это слово на Земле.
Судили не этого человека, а других, к числу которых он принадлежал и которых не было сейчас в этом зале.
Судили не людей, а дело, которое хотели совершить люди.
— Итак, — сказал председатель, по-прежнему пристально глядя в лицо «подсудимого», — ты все рассказал нам, Лийагейа, ничего не утаивая?
— Да, все! Больше мне нечего прибавить. И я готов принять смерть.