Читать интересную книгу Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

– Нет, отчего же кастратами, отчего кастратами! Ведь можно так стерилизовать, что похоть и способность к совокуплению останутся, а просто дети рождаться не будут. Ну, или, скажем, стерилизовать одних женщин. Все инстинкты останутся, как были, а толку никакого! Ведь это выход, да?

Чувствовалось по его пылу, что он слишком много размышлял над этим своим законом о стерилизации. Однако мне нужно что-то ответить, подумал я вяло.

– Ты считаешь, что человечество вернется в Золотой век, но уже в последний?

– Да, я так считаю, – ответил он очень серьезно.

– А ты не подумал вот о чем: люди будут знать, что они, как человеческий род, обречены и, следовательно, все дозволено. И начнут всеобщую резню. Просто из чувства самосохранения…

– И прекрасно! – воскликнул Алексей. – И прекрасно! Я ровно об этом и думал. Все поймут, что терять нечего, и предъявят последние права к жизни. Кто как умеет, так и предъявит.

Я поглядел краем глаза на гостей, уже изрядно пьяных и возбужденных. Забавно, что книги, которые иные выскребали из светозаровской кучи, оставались валяться на земле, по ним ходили, их футболили.

– Sic tansit gloria mundi… – сказал я.

– Что-что? – переспросил Алексей.

– Я сказал: так проходит слава мирская, – и кивнул на книги.

– Да-да! Это невероятно, это невероятно! Но знаете, я сильно зауважал отца за это. Зачем, скажите, зачем столько понаписано книг, если люди держат своего ребенка на привязи и морят голодом?! Значит, это все никому не нужно.

– Это, Алексей, слишком сложный вопрос, чтобы обсуждать его за липким крюшоном, – отрезал я и поднялся. Мне захотелось есть, я направился к шашлыкам.

Алексей увязался со мной.

– Но поймите, поймите, что тогда-то люди и смогут наконец делать именно то, что они хотели, но не могли в силу условностей. Они смогут, например, уехать куда-нибудь, стать отшельниками – места на земле еще полно!

– Да-да, уплыть на Таити, взращивать гладиолусы, писать стихи, которые никто уже никогда не прочтет… Извини, Алексей, я хочу есть. Давай потом обсудим твои вечные темы. Не на ходу. В конце концов, никто никого еще не стерилизует.

У блюда с шашлыками я натолкнулся на Люсю. Она уже хотела отойти, вежливо мне улыбнувшись, но я остановил ее.

– Скажите, вы часто разговариваете со своим сыном? С Алексеем?

Она почти равнодушно ответила вопросом на вопрос:

– А что, он уже и вас взял в оборот?

– Как вам сказать? Он уж как-то слишком интересуется проблемами глобальными… Я, признаться, впервые с этим сталкиваюсь. Тем паче в таком возрасте…

– А ему не так уж и мало лет, полгода как двадцать один исполнился. Что ж тут удивительного?

– Двадцать один?! – почти воскликнул я. – А мне казалось, что ему не больше тринадцати…

– Да, он худой, тщедушный, но вполне взрослый.

– А где же он учится, в университете?

– Да нет, какой университет! Он и школу-то не смог закончить… – сказала она. – Впрочем, извините, меня ждут…

Она ушла в сад. Я же налил себе полстакана водки, с удовольствием выпил и съел несколько кусков мяса.

Я бродил по саду, ел, пил, размышлял о стерилизации. И то: хорошо уехать на Таити, жить на берегу синей лагуны, писать стихи, зная, что после меня больше стихов не будет. Исчезнет нужда в журналистике, войнах, политике, экономике… Какая-то часть человечества уверует в Бога… Разве же христианство не ратует за то, чтобы мы перестали размножаться? Эта детская теория захватила меня не по-детски. Я представил себе отношения с уже почти взрослой дочерью. Допустим, у нее рождается сын, мой внук, и мы с ней знаем, что это уже почти последний человек на земле. И что даст нам это знание? Еще больше животной любви к нему? Или, напротив, полное равнодушие? Зато я смогу подойти в прокуренном подвале ОГИ к моему записному хулителю Леониду Пургину и всадить ему кухонный нож под ребра, а еще и провернуть пару раз. И ничего мне не будет!., разве что тоже – убьют…

Нет, что-то не так. Эстетика! Конечно. Вот я, как могу, пытаюсь противостоять хаосу: сочиняю стихи, пишу статьи и романы, веду передачу на радио, вечно сею хорошее. И ровно так же поступает плотник Иван, инженер Степан, актер Сидор. Это противостояние эстетики хаосу и есть смысл нашего бытия. А что будет, если начнется всеобщая стерилизация? Мало того что сам по себе этот акт несет в себе изрядный антиэстетический заряд, с его помощью хаос очевидно восторжествует!

Как раз на этом месте моих рассуждений подошел какой-то человек с голым торсом, в мятых шортах, с красной мордой. В руке он держал пластиковый стаканчик с водкой, накрытый куском черного хлеба. Я вяло улыбнулся, убоявшись, что вот пристанет сейчас с пьяным разговором. Но он не пристал, он аккуратно поставил стаканчик на землю, выпрямился и изо всех сил ногой ударил меня в пах. Яркая вспышка боли пронзила насквозь, я упал, я катался по земле, издавая при этом отнюдь не истошные вопли, а какие-то булькающие звуки: шок не давал зайтись в крике. Но самое интересное состояло в том, что я успевал еще и оценить смехотворность издаваемой мною булькотни. Когда боль начала отпускать, я разлепил глаза и увидел – вокруг никого.

Поднялся, прислонился к корявой яблоне. Огляделся. Дым: сожжение началось. Достал сотовый, набрал своего приятеля, который трудился в самой желтой и скандальной из московских газет, сказал, что у меня есть замечательный репортаж, что готов продиктовать через полчаса. Есть и фотографии, но нет возможности их привезти. Приятель отвечал, что они проиллюстрируют статью снимком знаменитого франкфуртского сожжения. Тем лучше. Тут же под яблоней я накропал заметку.

Потом я решил уйти, незаметно, благо дым, шум, да и темнело. Обошел дом сзади, вдоль забора пробираясь к калитке. Но заметили.

– Вы что – бежите?! – вырос передо мной Алексей.

– Домой пора, поздно.

Он улыбался, отблески пламени делали улыбку безумной и зловещей.

– Я видел – вас били. За что вас били? Зачем вы дали себя бить? – спрашивал он скороговоркой, почти шепотом.

– Так, били…

А что я ему скажу?

– А я знаю, за что вас били, – сказал Алексей. – Я слышал. Вас били за ваши статьи. За то, что вы издеваетесь над хорошими людьми. Они поспорили. Один сказал, что, если вас ударить, вы струсите, что вы привыкли к безнаказанности, что вы толстый, что любите гадить исподтишка. Что вы этакий летающий носорог, срущий (простите, я вообще-то никогда не ругаюсь, но он так и сказал – «срущий»), срущий на все, над чем пролетает… Что вы подписываете своей фамилией только безобидные статьи. А если кого-то обижаете, то псевдонимом. А второй говорил, что вы будете драться. Что он знает такой тип: с виду рыхлые, трусливые, зато если разъярятся, то берегись…

И он засмеялся, меленько-меленько. И прибавил, серьезно:

– На вашем месте я бы их убил.

– Ну, знаешь, это еще не повод, чтобы убивать.

– Чем не повод?! – вскричал Алексей. – Не отвечать на зло – значит быть слабым! Я бы ни за что не простил своим обидчикам. Они бы узнали, с кем имеют дело!

Кулачки его сжались, глаза засверкали кровавыми отблесками костра.

– Ладно, не бойтесь, они уже уехали. Те двое. Бред… – подумал я.

Приехал непонятно зачем, чуть не изувечили (а может, и изувечили!), кругом чужие люди, которых я больше никогда не увижу, рядом сумасшедший юнец (впрочем, уже вполне взрослый человек) учит меня жить, а я стою буквально под забором и слушаю безумца! Бред.

– А, вот вы где! – раздался сзади женский голос. – Мы вас и в саду, и в доме искали, думали, что вы уехали так, по-английски, не прощаясь…

Я оглянулся – Люся. В руках она держала два стаканчика, один протянула мне:

– Попробуйте, это кайпиринья.

– Что-что?

– Такой вот бразильский коктейль, меня научила его готовить одна моя знакомая бразильянка, еще когда мы жили в Сан-Диего.

Я пригубил – вкусно.

– Только не стоит увлекаться: пока пьешь, незаметно, а потом – бум! – и пьян в стельку, ха-ха-ха!

Люся говорила со мной, как с добрым знакомым.

– Алеша, позволь я поговорю с Дмитрием… – сказала она сыну.

– Просто с Димой.

– Да, Леша, я хочу поговорить с Просто-Димой, – по-пьяному весело сказала она.

Алексей ушел.

– Вы не обижайтесь на меня, я вас хорошо помню, просто обстоятельства… Вы понимаете…

– Нет, не понимаю, – отвечал я.

– Вот замуж вышла. За одного очень милого человека (как будто можно выйти замуж за лемура или суслика!), за датчанина, живу теперь в Копенгагене.

– Да, я слышал.

– Все бы хорошо, но – Алексей…

– А что Алексей?

– Вы знаете, он серьезно болен. Он и школу не смог закончить. Он аутист, его обследовали в Дании, в очень хорошей клинике. Ни с кем общаться не может, не умеет. Развитие у него как у десятилетнего. К тому же дикие какие-то фантазии, о которых он, разумеется, не говорит – мы только догадываемся. Как-то прочитала его дневники и ужаснулась! Дай бог, чтобы это были только фантазии. Но и для фантазий они слишком, что ли… не знаю, как сказать… ужасны, короче.