Читать интересную книгу Без дна - Жорис-Карл Гюисманс

Повсюду из земли вздымаются непристойные формы, они рвутся к сатанинскому небосводу, где облака набухают, как тяжелые литые груди, трескаются, образуя зад, округляются в плодоносящие бурдюки, расплываются широкими молоками. Под стать им мрачное раздолье чащи, где кругом мерещатся огромные или карликовые бедра, помеченные тавром перевернутого треугольника, содомские уста, расползающиеся раны, влажные внутренности… Но тут отвратительный пейзаж меняется. Теперь Жиль видит на стволах жутковатые полипы, страшные опухоли. Его взору предстают кошмарные наросты и злокачественные язвы, колотые раны и мягкие шанкры, гниющие червоточины и провалившиеся носы — какой-то инфернальный лепрозорий, венерологическая лечебница, где на повороте аллеи возникает вдруг красный бук, не то роняющий багряную листву, не то истекающий кровью. Жиль злится, ему представляется лесная нимфа, обитающая под корой дерева, ему хочется надругаться над телом богини, вышибить из нее дух, изнасиловать каким-нибудь невиданным способом.

Снедаемый черной завистью к дровосеку, который может уничтожить, изрубить это дерево. Жиль приходит в бешенство, голосит что есть мочи и с диким видом слушает, как лес отвечает на его крики вожделения пронзительным свистом ветра. Жиль удручен, он плачет, потом снова идет — изнемогая, добирается наконец до замка и, как подкошенный, валится на кровать.

Теперь, когда он спит, призраки принимают более отчетливые очертания. Похотливого переплетения ветвей, спаривания лесных существ, расползающихся трещин, зияющего зева лесной чащи больше не видать. Прекращается жалобный плач листвы, под порывами ветра в сером небе рассасываются белые гнойники облаков — и в глубокой тишине движутся пред взором спящего маршала инкубы и суккубы.

Изрубленные им тела, пепел которых он велел высыпать в ров с водой, воскресают, норовя вцепиться своему мучителю в половые органы. Жиль вырывается, но, поскользнувшись в луже крови, опускается на четвереньки и, словно волк, ползет к распятию, с воем пытаясь укусить Христа за ноги.

Внезапно в его душе свершается переворот. Жиль вздрагивает, на него обращено сведенное судорогой лицо Христа. Жиль молит о прощении, плачет, рыдает и, когда, обессилев, лишь тихо постанывает, с ужасом слышит вдруг в своем собственном голосе плач детей, которые просят их пожалеть и зовут своих матерей…

Все еще во власти грез, Дюрталь захлопнул тетрадь и пожал плечами: жалкими показались ему его душевные муки из-за женщины, которая грешила, как, впрочем, и он, столь пошло и мелко.

ГЛАВА XII

«Для визита, который может показаться Шантелуву странным — ведь я уже несколько месяцев у него не был, — предлог найти нетрудно, — думал Дюрталь, направляясь на улицу Баньо. — Если даже он сегодня дома, что маловероятно — зачем ей было тогда назначать свидание? — сошлюсь на его подагру, о которой рассказывал Дез Эрми, и скажу, что пришел, мол, узнать, как он себя чувствует».

Подойдя к дому Шантелува, Дюрталь поднялся по старой, очень широкой лестнице с железными перилами и ступеньками, выложенными красной плиткой и окаймленными деревом. Освещалась лестница старинными рефлекторными лампами, увенчанными чем-то вроде зеленых жестяных шлемов.

Старый дом пропах могильной сыростью и в то же время источал церковный аромат, создавая атмосферу некоторой торжественности и уюта, которой лишены современные здания, сделанные как будто из папье-маше. Казалось, тут невозможно шокирующее соседство людей, несовместимых по природе, какое бывает в новых домах, где содержанки живут рядом с добропорядочными семействами. Дом Дюрталю нравился, и он решил, что в такой отмеченной дыханием времени обстановке Гиацинта будет еще желанней.

На втором этаже он позвонил. Горничная длинным коридором провела его в гостиную. Дюрталь про себя отметил, что со времени его последнего визита ничего не изменилось — все та же просторная высокая комната с большими окнами, камин и на нем — бронзовая копия статуи Жанны д’Арк работы Фремье{54} между двумя лампами из японского фарфора, накрытыми стеклянными колпаками. Дюрталь узнавал рояль, стол, заваленный альбомами, тахту и кресла в стиле Людовика XV с обивкой из пестрой ткани. Перед каждым окном стояло по чахлой пальме в синей китайской вазе, из-под которой торчали ножки — подделка под черное дерево. На стенах — картины на религиозные сюжеты и тут же портрет молодого Шантелува в три четверти, положившего руку на стопку своих трудов. Лишь древняя русская икона в окладе черненого серебра да резное распятие семнадцатого века работы Богара де Нанси в старинной золоченой деревянной раме, немного скрашивали банальную обстановку мещанского дома, обитатели которого причащаются на Страстной неделе и принимают у себя священников и дам-благотворительниц. В камине пылал огонь. Комнату освещала висевшая под потолком лампа с широким розовым кружевным абажуром.

— Ох уж эти мне пропахшие ладаном клерикальные гнездышки! — проворчал Дюрталь, но тут дверь отворилась.

Вошла госпожа Шантелув в облегающем пеньюаре из белого мольтона. Источая аромат итальянских духов, она пожала Дюрталю руку и села напротив. Из-под пеньюара выглянули синие шелковые чулки и маленькие лакированные туфли в сетку.

Поговорили о погоде. Посетовав на зиму, которая никак не кончается, Гиацинта пожаловалась, что, несмотря на раскаленные печки, все время дрожит от холода, и дала потрогать руки — действительно ледяные. Потом она обратила внимание на то, как он бледен, и осведомилась о его здоровье.

— Да вы никак, мой друг, загрустили.

— Как же мне не грустить, — слегка рисуясь, отозвался Дюрталь.

Немного помолчав, Гиацинта вздохнула:

— Вчера я убедилась в вашей страсти, но зачем же все сводить к плотской связи?

Дюрталь лишь досадливо махнул рукой.

— Странный вы какой-то, — продолжала Гиацинта, — сегодня я перечитала одну из ваших книг и наткнулась на фразу: «Хороши только те женщины, которыми не обладал». Неужели вы и в самом деле так считаете?

— Все не так просто, я ведь тогда не любил.

Недоверчиво качнув головой, она сказала:

— Подождите, я должна предупредить мужа о вашем приходе.

Дюрталь ничего не ответил, а про себя подумал, какую все-таки роль отвела ему эта чета.

Гиацинта вернулась с мужем. Шантелув был в домашнем халате и с ручкой, небрежно зажатой в зубах. Вынув ее, он заверил Дюрталя, что уже поправился, пожаловался на непосильную работу, этот тяжкий крест, который вынужден на себе тащить.

— Мне следовало бы отказаться от званых обедов и приемов, сам я уже нигде не бываю — с утра до вечера прикован к письменному столу.

Дюрталь поинтересовался, над чем он работает; оказалось, над целой серией книг о святых — ничего особенного, пойдет без подписи, их заказал для продажи за рубежом издательский дом де Тур.

— Нет, вы только представьте, — со смехом воскликнула Гиацинта, — все эти святые, о которых он пишет, на поверку оказались ужасными неряхами.

Дюрталь недоуменно взглянул на Шантелува, и тот, засмеявшись в свою очередь, пояснил:

— Все верно. Темы мне определили заранее, и такое впечатление, что издателю хочется увидеть, как я буду воспевать грязь. Мне достались блаженные, в большинстве своем на редкость нечистоплотные: святой Лабр, паразиты и зловоние которого отвращали даже обитателей хлева; святая Кунегунда, из смирения не следившая за своим телом; святая Опортуна, которая принципиально не пользовались водой, лишь орошала себя слезами; святая Сильвия, никогда не умывавшаяся; святая Радегунда{55} — она ни разу в жизни не меняла власяницу и спала на куче золы; и множество других, чьи головы с нечесаными волосами мне надо будет окружить золотым нимбом.

— Это еще что! — подхватил Дюрталь. — Прочтите житие святой Марии Алакок.{56} Умерщвляя плоть, она подбирала ртом испражнения одной больной и высасывала гной из пальца на ноге у калеки.

— Знаю, эти гадости, по правде сказать, меня не умиляют, скорее внушают отвращение.

— Мне больше по душе священномученик Лука, — усмехнулась госпожа Шантелув. — У него было такое прозрачное тело, что он видел грязь у себя на сердце. Ну что же, такую грязь мы, по крайней мере, в силах вынести. — И, помолчав, добавила: — Из-за этой вопиющей нечистоплотности я и невзлюбила монастыри и Средневековье.

— Извини, дорогая, но ты неправа, — возразил муж. — Люди в Средневековье поддерживали свое тело в чистоте и прилежно посещали бани. В Париже, например, бани были на каждом шагу, банщики ходили по улицам и оповещали жителей, что вода нагрелась. Антисанитария стала во Франции нормой лишь с эпохи Возрождения. Подумать только, очаровательная королева Марго умащивала заморскими благовониями свое покрытое жиром, как дно сковородки, тело… А Генрих IV, который похвалялся тем, что хотя от его ног разит, зато подмышки ароматные…