Ладненько. Вот как раз последнее самое интересное из всех.
Спустя час и несколько очень цветастых ответов на мои звонки я сдалась.
Я снова позвонила Бренду — по-прежнему никакого ответа — потому я оставила сильно недружелюбным тоном сообщение на голосовой почте. Это становилось уже просто смешным. Он не сбрасывал меня с тех пор, как мы учились в шестом классе, и я поцеловалась с его лучшим другом, Дэвидом Фенрингом.
Пришёл сон, но спокойным он не был. Всю ночь мучили кошмары. Точнее, один кошмар. Мега-причудливый, леденящий душу и внутренности, достаточно жуткий даже для каракуль Клайва Баркера.
Я оказалась на той вечеринке, после которой ночью встретила Кайла. Мы танцевали. Он был без рубашки, в одних потёртых синих джинсах, а на шее у него нечто похожее на собачий ошейник. Недурно. Многообещающий видок.
Всё шло хорошо. Мы в опасной близости покачивались под ритм музыки. Кайл обнимал меня за талию. Он склонился, собираясь поцеловать меня, но вдруг дёрнулся назад. Когда я посмотрела через его плечо поверх извивающихся тел на импровизированной танцплощадке, то увидела отца с длинным поводком в руках. Поводок дёрнулся ещё раз, и пространство между мной и Кайлом расширилось.
— Ты должна отпустить его, — сказал кто-то у меня за спиной. — Ты могла бы всё это предотвратить.
Я оторвала взгляд от отца и повернулась, чтобы увидеть Бренда, одетого в его любимую пару заношенных джинсов и футболку «Чернила Милфорда», который стоял, скрестив на груди руки. Его волосы были в беспорядке и выглядели как-то не так. В темных пятнах. А от выражения его лица у меня засосало под ложечкой. Злобно сжатая челюсть в сочетании со странными, практически метавшими искры глазами. Отсутствующий взгляд, но почему-то такой полный гнева.
Даже в темноте я смогла заметить, что что-то не так. Но дело было не только в выражении его лица… Было до фига всего, от чего мои руки покрылись мурашками. Его кожа казалась слишком бледной, а взгляд — слишком затуманенным. Даже то, как он стоял, подавшись чуть влево и сгорбившись, говорило, что это неправильно. Нигде поблизости не было видно его скейта. Уже только от этого факта становилось нехорошо.
— Ты могла предотвратить все это, — повторил он, на этот раз яд в его словах улавливался безошибочно. Я уже слышала такой тон раньше, но никогда он не был направлен на меня. Он оттянул ворот своей футболки, чтобы показать уродливую красно-синюю глубокую рану вдоль горла. Она была покрыта почерневшими сухими корками крови и кишела личинками. Я задержала дыхание и отпрянула назад, сопротивляясь накатившей тошноте.
Я попыталась в толпе отыскать Кайла, но что-то опрокинуло меня назад, отправляя на землю. Прежде чем я смогла понять, что это было, я волочилась в грязи. А когда подняла глаза наверх, там стоял отец с ещё одним поводком в руке. Этот прикреплялся к хомуту на моей шее.
В отчаянии я искала кого-нибудь, кого угодно, к кому могла бы обратиться за помощью. В углу стоял Алекс, заложив руки за спину, глядя на всё происходящие совершенно равнодушно. Рядом с ним в темно-синем кресле сидела Джинжер. На ней было серебристое расшитое блёстками платье, а на голове искусно украшенная тиара, и она потягивала что-то вроде фруктового пунша из маленького пластикового стаканчика.
Отец поднял меня на ноги, пока я разорялась:
— Алекс! Сделай же что-нибудь, пожалуйста!
Алекс игнорировал меня.
Я начала вырываться из цепких рук отца, но это было бесполезно. Неожиданно его сила возросла раз в десять.
— Джинжер!
Джинжер расхохоталась, фруктовый пунш стекал по её подбородку.
Отец схватил меня за горло, наши глаза встретились.
— Тебе следовало бы оставить всё как есть, Дэзни. — Он повернулся и кивнул в сторону толпы.
Я проследила за его взглядом и увидела Кайла, идущего сквозь толпу с широко раскинутыми руками. Как только его пальцы касались людей, моих друзей, они один за другим сморщивались и рассыпались у меня на глазах. Они обращались в пыль и обрушивались ею на землю. В считанные секунды. Я успела моргнуть лишь раз, и все было кончено. Учащённый ритм ударов музыки зловеще сгустился над вечеринкой, ставшей погребальной.
Кайл приближался медленно, поводок от его ошейника был всё ещё в руке у отца. Кайл остановился передо мной, ничего не говоря.
— Кайл?
Он положил мне руки на шею, медленно опуская ладони мне на спину и ниже до середины поясницы. Он убил моих друзей. Отец стоял позади нас и смотрел на все это. Здесь же Алекс. Глаза его холодны и решительны.
Это всё не важно. Кайл, его прикосновение, его лицо в дюймах от моего — только это имело значение. Я словно зависима от него.
— Ты должна была оставить всё это, — шепчет он, когда наклоняется и проводит губами по моим губам.
Такое же электричество, как и при нашем первом поцелуе, но это быстро изменилось. От пальцев ног до подбородка все начало колоть и чесаться. Я отпрянула от сладко улыбающегося Кайла. От взгляда, брошенного вниз на свои руки, мой пульс резко подскочил. Прямо на глазах моя кожа стала бледнеть, затем сереть и, наконец, высыхать, как виноград, оставленный на солнце. Я наблюдала, как разрушаются мои руки, начиная с пальцев, а затем выше по запястьям. Потом локти. Вокруг лица волосы падали на землю, где на траве вырастали крошечные кучки пыли.
А потом все исчезло.
Проснулась я в холодном поту, хватая ртом воздух. Я едва перевела дух, когда по другую сторону моей двери раздался стук. Голос отца, холодный и резкий:
— Мы выходим через двадцать минут.
* * *— Расскажи о своём даре, — попросил меня нескладный грузный мужчина, как только вошёл в комнату.
Ни тебе «здрасте-как дела». Или «привет-меня-зовут-так-то». Люди здесь какие-то одержимые.
— Что Вы хотите о нем знать? — спросила я, прислонившись к дальней стене.
Первое, что я сделала, когда оказалась в этом помещении, проверила пол. Никаких проводов.
— Ты можешь начать с описания того, что это такое.
— Я, гмм, могу изменять предметы.
— Определи «изменять предметы».
— Я могу имитировать предметы. Менять одну вещь в другую, если размер приблизительно одинаков и если я прикасаюсь к ним обеим.
Мужчина с секунду глядел по сторонам, прежде чем порыться у себя в кармане. Он протянул мне карандаш и шариковую ручку.
— Продемонстрируй.
Я забрала у него оба предмета. Ещё одна причина, почему я никогда никому не рассказывала. Не хотелось выглядеть дрессированной обезьянкой, которая танцует на потеху публике. Сжимая обе письменные принадлежности в пальцах, я закрыла глаза. Боль наступила мгновенно и резко, как будто меня кололи ножом в шею и ниже, в плечи. Когда я открыла глаза, то обнаружила в руках две ручки и в затылке медленно отпускающую боль. Он забрал у меня ручки, проведя каждой линию на тыльной стороне своей ладони.