К ужину Флора де Кризанж явилась в безупречном совершенно черном платье, схваченном чуть выше талии античными камеями. Ослепительно белый кружевной воротник подсвечивал лицо снизу и молодил ее. Она знала секреты версальских кокеток, знала, как показать себя в наилучшем свете, и прекрасно этим пользовалась.
Я едва могла говорить с ней и лишь благодаря воспитанной в монастыре сдержанности удерживалась от того, чтобы не разглядывать ее слишком откровенно. Меня задевало все – ее внешность, одежда, манеры, голос, и чем больше я наблюдала, тем усиливалось мое огорчение. Она была неуязвима для критических стрел. Если сравнивать женщин с цветами, то графиня была розой, а я чувствовала себя полевым цветком.
– Сюзанна сегодня рассеянна, – извиняющимся тоном сказал отец, когда я в очередной раз ответила невпопад. – Ей слишком многое пришлось пережить, она еще не совсем оправилась. Графиня, видели ли вы моего внука?
По приказу отца был разыскан Жанно – нарядный, одетый в шитую золотом военную форму дореволюционных времен. Графиня обошлась с ним чрезвычайно ласково, мальчик даже обнял ее, хотя обычно не был расположен к таким нежностям, и это было для меня новым уколом в сердце.
– Юный наследник, маленький принц де Тальмон, – звучал, как сквозь туман, голос отца, который внуком гордился гораздо больше, чем мною в детстве.
Не выдержав, я поднялась из-за стола, и, следуя законам этикета, мужчины тоже встали. Я знаком остановила их.
– Ради Бога, простите меня. Я дурно себя чувствую.
Раздраженная, я вышла в прохладную галерею, прижалась лбом к холодным прутьям кованой решетки на узком окне. Теперь, когда рядом не было этой великолепной графини, я почувствовала себя лучше и спокойнее. Как хорошо, что завтра на рассвете она уезжает вместе с отцом в Лондон!
Жанно разыскал меня, изо всех сил потянул за руку.
– Мама, мама, почему ты ушла? Я ласково привлекла его к себе.
– Малыш, не обнимай больше эту женщину, пожалуйста. Ты делаешь мне больно.
– Почему? Она такая красивая и добрая. От нее пахнет гвоздикой, как когда-то в саду… ну, помнишь, еще тогда, когда мы жили в Париже. Я зарывал под грядками гвоздики патроны от дяди Франсуа.
– Да, помню.
– Я не люблю, когда ты такая. Ты хочешь плакать, да?
– Нет, что ты.
– Я боюсь, когда ты плачешь. Но та дама в черном платье все-таки добрая.
– Мой дорогой, она не была бы такой доброй, если бы знала чуть побольше обо мне.
– Правда?
– Я так думаю.
– Хорошо. – Он поцеловал меня в щеку. – Она и вправду не такая уж красивая. Ты красивее, да!
Он вырвался из моих объятий, побежал по галерее, оглашая ее громкими криками, – ему нравилось эхо. Потом остановился и весело крикнул мне:
– А если дед еще позовет меня к ней, я ни за что не пойду! А я уже успела пожалеть, что ввязала ребенка в это дело.
До самой ночи я просидела у открытого окна западной башни, ссылаясь на то, что у меня мигрень и я нуждаюсь в свежем воздухе. Он и вправду меня успокоил. Я долго думала, размышляла и наконец нашла, что мой первый ревнивый порыв был крайне глуп.
Без сомнения, графиня де Кризанж красива и обаятельна. Но ей сорок лет, а мне двадцать три, и это кое-что значит. Кроме того, мои опасения были совершенно напрасны. Я так привязалась к Клавьеру, что любой намек на его какие-либо серьезные увлечения меня уязвляет. И красота графини еще не доказательство того, что он до сих пор влюблен в эту женщину. Он никогда не говорил о ней, я даже не слышала никаких сплетен и пересудов, к тому же, в то время, когда я не любила Клавьера, а скорее ненавидела, он никогда не появлялся с графиней в обществе. Так что вполне возможно, что их связь порвана еще много лет назад, когда очаровательная Флора де Кризанж уехала в провинцию.
Не мог же Рене мне лгать!
В конце концов, я тоже не из пеленок попала к нему в объятия. Я дважды была замужем, дважды переживала сильную страсть – с графом д'Артуа и с адмиралом. Но сейчас все это меня ничуть не волнует. Воспоминание о графе вызывает у меня лишь легкую улыбку, о Франсуа – гнев. И мне было бы странно, если бы Рене ревновал меня к ним.
Так почему же я ревную? Честное слово, мои предчувствия совершенно беспочвенны.
Успокаивая саму себя, я взяла со столика свечу, намереваясь возвратиться к себе в спальню: вечер был очень свеж и прохладен. За ужином я почти ничего не ела, и теперь мне хотелось спуститься в кухню, чтобы перекусить. Странно, конечно, что от размышлений у меня не пропал аппетит, но раз уж мне хочется есть, то…
Звуки громкого спора привлекли мое внимание. Я замерла на лестнице, ведущей в хозяйственные помещения. Свеча тихо мерцала у меня в руке, горячий воск капал на пальцы. Я внезапно поняла, что нахожусь рядом с комнатой, отведенной графине де Кризанж, и голоса доносятся именно оттуда.
– Не прикасайтесь ко мне! – вскричал женский голос.
– Я думал, вам стало дурно и вы падаете в обморок.
– Падаю в обморок? Я? Я? Когда мне больно, я не падаю в обморок, как какая-нибудь слабовольная дурочка!
Любовь и ревность взыграли во мне с такой силой, что у меня перехватило дыхание. Аристократические правила благородства предписывали мне тут же удалиться и не подслушивать. Но графиня?.. И маркиз? Они разговаривали о чем-то важном, рядом, в двух шагах от меня, мне надо было лишь стоять на месте, чтобы все слышать! Я не способна была уйти. Пусть я поступаю низко, пусть… честно говоря, мне наплевать на это, я не чувствую никакого стыда.
– Кузина, вы меня удивляете, – услышала я голос маркиза де Лескюра. – Мне казалось, дело идет на лад, и за ужином вы вели себя превосходно. А теперь у вас снова расстроились нервы. Вы готовы поставить под сомнение успех вашей миссии!
– Нет, – низким голосом возразила Флора де Кризанж. – Вы ошибаетесь. Королева в Тампле, я сделаю все, чтобы помочь ей. Но сейчас у меня нет сердца, Лескюр, оно осталось в Париже, и я становлюсь безжалостной.
Они замолчали. Кажется, маркиз наливал ей стакан воды, а она, вероятно, пила, чтобы успокоиться. Я бесшумно подошла поближе, чтобы лучше слышать.
– Вы что, так влюблены в этого негодяя? – спросил маркиз после долгой паузы. – Вы просто смешите меня.
– Не смейте называть его негодяем! Он передал мне целый пакет сведений об этих революционных подонках-политиках, о пороховых складах и заседаниях Комитета общественной безопасности. Для нашего дела он сделал очень много, любой король возвел бы его в герцоги!
– Вы несете чушь, кузина. Вам самой отлично известно, что он сделал это не за так; за эти услуги Англия позволяет его судам проходить сквозь блокаду…
– Сейчас ему это ни к чему. Он в тюрьме, его хотят казнить, а я сижу здесь с вами и слушаю, как вы называете его негодяем!