class="a">[60]. А это верный признак мелодизма. Не знаю, откуда у него это идет, но неслучайно его старший брат — классный саксофонист. А что касается драйва, Егор один выдавал его столько, что с лихвой хватило бы на целую панк-команду.
Гитара всё время ходила по кругу, и Чиж ответил сибирякам своей лирикой. Несмотря на разность стилей, было ощущение, что и хозяева, и гости настроены на одну волну.
— Волна, наверное, была в том, — говорит Чиж, — что все мы писали — может быть, пафосно скажу — от души, от сердца. И было видно, когда Янка пела, что она всё это перестрадала, с кровью через жопу из себя выдрала. И у Егора такая же х**ня. И я «Ассоль» не написал с «хи-хи, ха-ха», как-то тоже всё пережил... И было неважно, что мы конкретно пели. Значение имело только то, что всё это было честно. Мы сидели и раскрывались друг перед другом, рассказывали свою жизнь.
Утром земляки вернулись в Дзержинск: Чижу надо было забрать в Харьков старенький телевизор. «Уже подходим к Серегиному дому, — вспоминает Баринов, — и он говорит: “Ну всё, мужики, это был наш последний концерт”. Тогда Полковник заплакал. Натурально заплакал». Но после провала в Политехе всем уже было понятно, что «Пол-ГПД» больше нет. Группа распалась окончательно.
Наступающий 1990-й был годом Белой Лошади. Встретить его «Разные люди» собрались сугубо мужской компанией, без женщин и гитар. Под бой курантов были подняты стаканы за то, чтобы «оседлать белого коня» (кто-то схохмил, что это означает «залезть на унитаз»).
Планы были действительно грандиозные. Парни верили, что найдут возможность выпустить «Дезертиров любви», что альбом «выстрелит», добавит группе известности, а, значит, вслед за этим начнутся большие концертные туры.
— К тому же мы видели, что Чиж хорошо вписался, — говорит Чернецкий, — и со мной, без меня — группа может существовать.
1990: «Тихий уголок»
Чего же нам еще хочется? Уж не музыки ли? Не знаю, как вам, а мне мало рифм «фашизм-коммунизм», «рок-глоток» и «палача-кумача». Или зря все это затевалось? Может, так и придется слушать «Цеппелин», «Кримсон» и «Секс Пистолс», не дождавшись появления подобных групп у нас в Харькове?..
Из харьковского самиздата конца 1980-х
Водки не пить! Песен не петь! Вести себя тихо!
Надпись на ночлежном доме времен царизма
Еще накануне Нового года Чиграковы перебрались в 2-комнатную квартиру Вадима Гарбуза, активиста харьковского рок-клуба. Сам он переехал к молодой жене, и жилье временно пустовало (это был 602-й микрорайон, рабочая окраина Харькова).
Одну из комнат занимал одноклассник хозяина — Саша Кубышкин по прозвищу Куб. Персонаж из рок-тусовки, он скрывался там из-за трений с родителями. Случалось, что целыми неделями у него в гостях «зависал» Сергей Кочерга (он же Коча), который имел схожие проблемы: когда жена в очередной раз выгоняла его из дому, он пережидал опалу у приятеля.
По формальным признакам (сын «красного директора») Коча принадлежал к местной золотой молодежи. Но внешне он выглядел, скорее, как интеллигент-босяк и сознательно работал жестянщиком. Когда сановный отец одним из первых в Харькове сумел «достать» видеомагнитофон, Коча наотрез отказался его смотреть, чтобы не «обуржуазиться». Это уже была, выражаясь языком самиздата, не игра в контркультуру на досуге, а отпетость всерьез и бесповоротно.
За стойкое неприятие «мажорства» Кочу прозвали в тусовке «боссом андеграунда». Другой титул — «певец психоделии» — он заслужил, сочинив в дуэте с Дмитрием Смирновым три десятка песен, которые с восторгом встречали на квартирниках и рокерских концертах. После того, как Смирнов собрал свою группу «Сутки-трое», Коча продолжал потихоньку творить «в стол».
Его спонтанный творческий союз с Кубом получил название «Тихий Уголок» — по аналогии с альбомом Питера Хэммила «Silent Corner and Empty Wall» (1973)[61]. Более неудачной метафоры было трудно придумать: пресловутый «уголок» так и не стал Оазисом Покоя, зато окончательно приобрел у соседей репутацию «нехорошей квартиры».
Эта недобрая слава началась с визитов Рауткина & Co. (Олег Рауткин, лидер архангельской рок-группы «Облачный край», переехал с родителями в Харьков, поступил в физкультурный институт и сразу же влился в местную рок-общину.) Следствием загулов в пустой квартире стал ее жутковатый вид. Входная дверь, к примеру, держалась на честном слове: если гости забывали ключ, то смело «открывали» ее ударом ноги. В конце концов Гарбузу надоели жалобы соседей и визиты милиции, и Рауткина попросили забыть туда дорогу.
(Когда Чиж пел в «Буги-Харьков»: «Я живу на квартире, “спаленной” рауткинским “Краем”», речь шла вовсе не о пожарище: «спалить хату» означало «засветить» ее перед ментами.)
Традиции рауткинского беспредела продолжили Куб с Колей. Не обращая внимания на время суток, они непрерывно сочиняли в своей комнате песни и тут же исполняли их на гитаре и «казу» (усовершенствованной расческе). Разгул достигал апогея, когда навестить приятелей заходили братья-рокеры. Ольга долго терпела эти шумные посиделки, но потом начала жестко «строить» их участников, опасаясь, что соседи вызовут милицию, а у Чиграковых не было даже прописки.
— Ольга в сердцах бросала: «Нигилист хренов!» — вспоминает Чиж. — А я отвечал: «Зато стихи хорошие!» Она (со вздохом): «Да, тут возразить нечего...»
Вопреки Ницше, утверждавшему, что «нигилист идеализирует безобразное», Коча писал грустные, но очень светлые тексты. Этот неуправляемый интеллектуал был одним из немногих людей, чье влияние на свое творчество Чиж публично признал. В 1993-м он скажет про Кочу в интервью рок-газете «Иванов»: «Его творчество мне очень нравится. Это просто труба. Я даже чувствую, что он как-то на меня влияет. Стихи, подача, имидж — очень сильно, по-моему».
Однако их отношения начались с того, что полит-роковский злобень Чижа был встречен «Тихим уголком» весьма прохладно.
— Мы только приехали, — вспоминает Чиж, — а в соседней комнате гостил Руслан Уралов из Днепропетровска. Были еще Куб и Димка Смирнов. Я проходил по коридору. «А это кто?» — «Да это Чиж. Заходи!» Я зашел: табуретка стоит, на ней свечка, стакан с портвейном. Гитара по кругу гуляет, и они мне: «Серега, спой что-нибудь, тебя Чернецкий пригласил — значит, хороший ты». Я начинаю что-то типа «Демонстрации»: «Мать твою растак, каждый третий — враг». Чувствую — ну не катит она в этом кругу совершенно!.. Берет Уралов гитару, начинает петь что-то философское. Потом Коча своими вещами начинает меня совершенно убивать. Была у него чумовая песня «Христос Воскрес!» — вот он зашел в пивную, в углу стоит мужичок, весь