— А чья это хата?
— Как — чья? Нашего отца!
— А как я сюда попала?
— Отец принёс.
— Откуда?
— Да из лесу. Он из города воротился и пошёл палку срезать для кнутовища — старое у него сломалось. А в лесу пёс какой-то рыжий скулит, за сермягу его теребит, в кусты тянет.
— Рыжик! — закричала Марыся. — Что с ним?
— Ничего, что ему сделается! — засмеялся Куба. — А вот тебя, беднягу, отец чуть живую притащил.
— А моя хозяйка?
— А на что она тебе сдалась! Оставайся лучше у нас. Мы уж отца просили. Он говорит, у нас у самих хлеба мало. Но мы с тобой поделимся. А сейчас и лес прокормит, голодать не будешь.
— Какое там голодать! — отозвался Войтек. — В лесу земляники, черники, грибов! Орехи прошлогодние попадаются.
— Мы так к отцу пристали, что он даже за ремень схватился, — со смехом добавил Куба.
— Бил? — испуганно спросила Марыся.
— Нет, бить не бил — так, постращал маленько. Да мы и ремня не испугались — всё равно упросили.
— Значит, он меня оставляет?
— Не совсем ещё. Он сказал, расспросить сперва надо в деревне, чья это девчонка.
— И спрашивал?
— Спрашивал. У твоей хозяйки был.
— Ну и что?
— Сперва она хныкала, что тебя волки съели, а когда узнала, что ты у нас лежишь больная, опять расхныкалась: «На что мне больная гусятница? Я уже другую девчонку наняла».
— Значит, гуси целы! — обрадовалась Марыся и даже приподнялась на лавке.
— А как же! Четыре белых, три серых!
— Гуси ничего, хорошие, — с важностью добавил Куба.
Марыся закрыла глаза и вздохнула с облегчением, словно у неё камень с плеч свалился.
Мальчики ещё болтали о чём-то, но Марыся уже не слыхала — её сморил крепкий сон.
Когда она снова проснулась, уже смеркалось.
Солнце село. В хате никого не было. В приоткрытую дверь, мигая, смотрели золотые звёзды. Странствуя по синему небу, они по пути заглянули к Марысе — узнать, здорова ли она.
Вдруг дверь распахнулась, кто-то пулей влетел в хату и, опрокинув ведро, кинулся к Марысе.
— Рыжик! Рыжик! — слабым голосом крикнула Марыся, обнимая собаку. — Ты не забыл меня?
И заплакала от радости. А Рыжик, взвизгивая от восторга, махал хвостом и лизал её смуглые руки.
Да, Марыся! Жизнь иной раз золотым сном может обернуться.
* * *
Когда новая пастушка погнала гусей на лужок, жители Голодаевки так и обомлели от удивления. Смотрят и глазам не верят, головой качают, разные догадки строят.
— Те же гуси или другие? Как по-твоему, кума?
— Да уж и не знаю, что сказать! Не разберу никак. Вроде те, а может, и не те! Серая-то гусыня вроде побольше да пожирней стала!
— Что вы, побольше! А мне сдаётся — поменьше!
— Чудеса да и только! Болтали люди, будто лиса их задушила, ан они живёхоньки!
— Да, чего только не бывает на свете!..
И кумушки расходились, покачивая головой.
Но больше всех удивилась сама Сладкоежка.
Тихонько, осторожно подкралась она к опушке, с левой стороны зашла, с правой — подглядывает за пастушкой и за гусями.
— Что такое? — шепчет. — Что это значит? Разве я не перегрызла всем им горло? — И при одном воспоминании об этом злодейка облизнулась. — Откуда же они опять взялись живые?
Встревоженная дурным предчувствием, она, крадучись, побежала на полянку, где спрятала гусей. Смотрит — по траве белоснежный пух разбросан, а гусей нет.
— Обокрали!.. Ограбили!.. Разорили! — завопила мошенница словно невинная жертва разбоя, и в ярости стала кататься по земле…
Вдруг в высокой траве она заметила какого-то рыжевато-бурого зверька; стоя на задних лапках и насторожив большие круглые уши, он живыми чёрными глазками наблюдал за катавшейся по земле лисой.
Сладкоежка — а она была не только свирепа, но и мстительна — в бешенстве вскочила, заскрежетала зубами и заорала:
— Чего вытаращился? Это что тебе, театр? Он, видите ли, даже на задние лапы встал, чтобы лучше видеть! Значит, знаешь, кто у меня гусей украл, раз так смотришь? Погоди, ответишь ты мне за это! Шкурой своей поплатишься!.. В недобрый час ты мне на глаза попался!
И бедный хомяк, наверное, тут же распростился бы с жизнью, если бы при первых же словах лисы не плюхнулся в траву в страхе, что рассердил такого огромного зверя, и не улепетнул в свою норку.
Сладкоежка была сыта — только что голубя поймала и сожрала без остатка, — поэтому она не стала преследовать хомяка, а только погрозила ему вслед, в ту сторону, где колыхалась трава, и проворчала:
— Погоди! Попадёшься ты мне на голодный желудок!.. Я ещё с тобой поквитаюсь, проныра!
И пошла в лес, задыхаясь от ярости.
Ночь на Ивана Купалу